Екатерина I
Шрифт:
– Да? Это может делать твоя Даша, и никто другой!
– И окромя Даши найдутся.
– Прогадаете, смотрите.
– Не прогадаем небось.
– Я и на завтрашний день твоей милости не поручусь теперь. Сильно тронуты за живое, чтобы спустить тебе грубость с милыми кавалерами. Коли велели наутро же им торчать на вытяжке, значит, желают лучше всмотреться.
– А мы, вместо смотренья, дела навалим да ушлём; в сторонке скучать, а не прямо торчать.
– Неладно будет это, смотри… спросят, кто услал.
– Да я начну не с посылки, а с чего следует. Али ты, Даша, не видывала нас, как умеем мы комедь жалостливую представить… нежности подпустить и…
– Поосмотрись прежде!
– Вижу и видеть могу ещё дальше. Норовы дамские исстари заучил наизусть и, коли за руку беру, знаю, что из того произойдёт. Подъедем и разведём балясы… пора, мол, галерею достраивать для свадьбы. За всем буду наблюдать… и то, и сё… И через час окажется ещё лучше, чем за двадцать лет были.
– О том и вспоминать не приходится ни тебе, ни…
– Вот и ошибаешься! Напомним и расчувствоваться дадим.
– Увидим! – был ответ супруги.
– Услышишь… Тебе же будут пересказывать, как своей старинной Даше. Сама посудишь тогда, кто вернее идёт к цели.
Княгиня Дарья Михайловна погрузилась в думу.
Муж стал ходить взад и вперёд.
Часы пробили десять – обычное время для завершения дневной суеты в доме светлейшего князя, и чета супругов отправилась в столовую, где уже накрыт был стол для ужина.
Во дворце была сцена другого рода.
Ильинична, после ночлега у княгини Волконской, воротилась вместе с нею домой уже по отъезде государыни к светлейшему.
Балакирев передал приказ её величества, и княгиня Аграфена Петровна – благо обе плотно позавтракали перед отправлением – решилась ждать возвращения её величества.
Анисья Кирилловна была ещё дома, но, одетая в новое платье, сбиралась куда-то и, увидя княгиню, рассыпалась в любезностях и зазвала её к себе. Ильиничну Ваня отвёл вверх и стал ей передавать наказ Андрея Ивановича. Обе они и третья подсевшая, Дуня, занялись догадками, в какую сторону следует объяснять это неожиданное покровительство Ушакова Лакосте? Представляли, разумеется, разные доводы в пользу своих соображений, но думали все трое одно. Им представлялось всё-таки, что, по известной всем наклонности Андрея Ивановича, он велел Лакосте шпионничать на себя. А тот, по злобе своей к ним, мог приврать о них или ложно истолковать их слова и поступки.
– Экая пакость завелась, впрямь сказать, у нас, хоть бы этот жид, шут проклятый! Думали – уём ему дадут… ан сам Ушаков заведомо подачку даёт мерзавцу. Надо государыне поэтому нашептать… я и знаю уж, что и как, – решила Ильинична.
Все согласились, что общие усилия следует приложить всем троим, чтобы и покровителя Лакосты сделать подозрительным в глазах её величества.
Рассуждения их после этого склонились на предмет, для которого ездила к княгине Ильинична. Сообщения, ею сделанные, конечно, оказались очень интересными и незаметно унесли остальное время дня. Совсем уже стемнело, когда пришла Ване благая мысль спуститься вниз и посмотреть, что там делается.
Он никого не нашёл, пройдя до самой приёмной её величества, а там сидел один камер-юнкер – Бирон.
При виде Вани он очень приветливо протянул ему руку и вынул из кармана написанный чисто, по-немецки, проект ответа Анне Ивановне. Ваня бегло прочёл, и для него тут же сделалось ясно, что все первоначальные подозрения подтверждаются вполне.
– Как же вы находите моё изложение? – не утерпел Бирон.
– Вполне убедительным и превосходным. Да иначе и не могло быть, как я понимаю, имея счастие хотя короткое время,
Тот просто растаял и дал слово рекомендовать нового друга, поддерживавшего его перед императрицей, особому вниманию своей государыни – герцогини.
– А что я смею предложить? – начал Бирон, понимая, что надо прежде поторговаться насчёт подарка с нужным русским человеком.
Но Ваня не дал ему продолжать, наотрез отказавшись принимать что-либо. Это, как видно, было ещё любезнее молодому камер-юнкеру, от природы не особенно щедрому, а, напротив, очень расчётливому. Он совсем просиял и принялся жать самым искренним образом руки Балакирева, от внимания которого не скрылись побуждения этих нежных заявлений приязни.
«Ну, дружище, – подумал Ваня, – кто кого чище обделает, ты ли меня или я тебя, – ещё дело покажет».
Оба между тем расточали друг другу уверения в прочности дружбы и надежды на будущее содействие. Приезд её величества положил конец этому свиданию Балакирева с Бироном.
Ну кто мог бы подумать, что теперешний заискиватель у Вани по воле судьбы через небольшой сравнительно срок времени окажется на такой высоте [54] , до которой редко приходится подниматься простому смертному?
54
Бирон Эрнст Иоганн (1690 – 1772) – курляндский дворянин, граф, фаворит герцогини Анны Иоанновны. С 1718 года находился при её дворе в Курляндии, в 1730 году приехал в Россию в качестве обер-камергера двора Анны Иоанновны. Использовал своё влияние на императрицу для устройства денежных дел, для покровительства иностранцам. После смерти Анна Иоанновны стал регентом при Иване Антоновиче, что вызвало недовольство русского дворянства. В результате дворцового переворота Бирон был арестован и приговорён к смертной казни, заменённой ссылкой. При Екатерине II был восстановлен на курляндском престоле.
Государыня, проходя по передней, милостиво кивнула головой митавцу, и тот понял, что оставаться ему больше нельзя.
Балакирев, сняв охобень [55] с её величества, получил приказание – позвать Ильиничну.
– Дома уж она?
– Давно, ваше величество!
– Где же она была?
– У княгини Аграфены Петровны Волконской… и та здесь.
– А… очень приятно!.. Вот в пору-то догадалась. А мне, теперь особенно, что-то скучно становится! – И государыня прошла к себе.
55
Охобень (охабень) – верхняя длиннополая одежда с четырёхугольным откидным воротом.
Явилась Ильинична и была очень милостиво принята. Началось повествование гофмейстерины, и, должно быть, интересное – всё про княгиню Волконскую. Её величество заинтересовалась княгинею настолько, что вдруг спросила:
– Где же она?
Ильинична показала рукою на комнату Анисьи Кирилловны. Государыня встала и сама пошла туда за нею. Аграфена Петровна Волконская, как мы уже говорили, была действительно приятная собеседница, которая, слушая чужие слова и планы, умела совершенно неприметно направить разговор так, как она желала, вставляя иногда для этого только односложные слова, выражавшие согласие или одобрение. Такой способ слушать других вызывает говорящего на откровенность и способствует неприметно к тесному сближению его с слушающим.