Екатерина Великая (Том 1)
Шрифт:
– Хорошая рыба… Вкусная… И ловить её интересно.
– Сиг тоже, раньше бывало, как пойдёт, ну, чисто стадами. А корюшка – сеть вынуть – серебро да и только. Красота…
– Ежели жареную, в сухарях, с лучком… Ар-р-ромат…
Чай пить пошли на вольный воздух. Солнце перевалило за полдень, длинные тени потянулись от домов и крепостных стен. Стол и скамьи вынесли на галерею, откуда виден был маленький двор и в нём узкая дверь и крутые каменные ступени. Около двери стоял часовой гарнизонной команды. Там и был безымянный колодник. Уселись
Комендант пошлёпал беззвучно губами, сам заварил чай и заговорил сытым, приятным, медлительным голосом:
– В бытность мою на службе на Волге очень пристрастился я чаи распивать. По мне, лучше всякого мёда или сбитня… Вот, судари, покушайте клубничного вареньица, мне попадья наварила. Я тут на эскарпах солдатишкам на забаву огороды насадил, так клубничка у меня в нонешнем году такая хорошая уродилась, ни у кого такой нет.
– У вас, чаю, по лесам и гриба много, – сказал Бессонов.
– Гри-и-иба?.. И, братец… Мало сказать – много – уйма!.. Вот, пожалуй, недельки через две – в сосняках гарькушки, сыроежки пойдут – кустами… А в августе в осинник поведу, там подосинники – шляпки, как кирпич, ножка крепенькая, в чёрных волосах…
– Ежели в сметане… Ар-р-ромат, – сладостно прошептал Шелудяков.
Все смотрели на двери с часовым и точно нарочно не видели их. Один Мирович их видел, бесился и молчал.
После чая пошли промяться, погулять, взять хорошенько воздуха. Комендант хотел показать свои огороды.
– Мирович, – благодушно сказал он, – прикажи, братец, Проломные ворота отпереть, мы маленько по крепости пройдёмся.
Мирович пошёл вперёд. Комендант с Шелудяковым, Бессонов с Загряжским, за ними Чефаридзе шли по узкой деревянной галерее и спускались по лестнице к крепостным воротам. Все были в расстёгнутых кафтанах, шли вразвалку, останавливались, размахивали руками. В душном воздухе мягко звучали их голоса. Мирович пропускал их в ворота.
– Боровик, – говорил басом комендант, – боровик по лесам низкий, широкий, шляпка в морщинках, как во мху или в траве укроется – его и не приметишь… Под сухим-то листом шляпка в морщинках – чистая тебе старинная бронза…
– Ар-р-ромат, – вздохнул Шелудяков. – В Питер на Сенной торг, поди, много отсюда гриба везут.
– Коробами, на лодках… по каналам тоже… Мохом укроют и везут… Из Новгородской округи тоже… Там гри-иба-а!
– Государыня, сказывают, до грибов охоча.
– Нонешняя не так, покойница, та точно понимала прелесть…
– Ар-р-ромат!..
Мирович пошёл рядом с Чефаридзе.
– Эка у вас, душа мой, какой благодать, – сказал Чефаридзев –
– В казематах дышать нечем, – строго сказал Мирович.
– А что, скажи пожалуйста, разве много узников у вас?..
– Чай, сам знаешь, – сказал Мирович и придал своему лицу мрачное и таинственное выражение.
Но Чефаридзе, бывший под обаянием прекрасного летнего дня, вкусного сытного обеда, чая с ромом, ничего не заметил. Он просто, беспечно и равнодушно сказал:
– А правда, скажи, душа мой, здесь содержится Иван Антонович?.. В бытность мою сенатским юнкером я о нём от сенатских подьячих разные сведал обстоятельства.
– Я-то давно знаю, – сурово сказал Мирович. – Безвинный страдалец.
– Да-а… А сенатские говорили – между прочим – полноправный Император российский. Це-це!
Мирович весь подобрался. В виски ударила кровь. Он крепко сжал скулы, чтобы не выдать себя дрожанием голоса.
– А где именно, скажи пожалуйста, содержится Иван Антонович? – всё так же безразлично спросил Чефаридзе.
– Примечай, как я тебе на которую сторону головой кивну, то на ту сторону и смотри, где увидишь переход через канал – тут окно извёсткой замазано, вот он там и содержится.
Они далеко отстали от других. Чефаридзе глубоко вздохнул и сказал:
– Совсем, скажи пожалуйста, безвинный мальчик. От самых ребяческих лет – тюрьма и тюрьма… Есть ли у него по крайней мере в покоях свет?..
– Свету Божьего нету. Днём и ночью при свече сидит. Кушанья и напитков ему довольно идёт, для чего при нём придворный повар находится.
– Разговаривает он с кем?..
– Случается, что разговаривает с караульными офицерами, которые неотлучно при нём обретаются.
– Скажи пожалуйста, как строго… Забавляется ли чем?..
– Как обучен он грамоте, то читает священные книги – вот и вся его забава. А по случаю когда ему комендант и газеты посылает.
– Це-це!.. Видать, и точно – арестант тот не кто иной, как Иван Антонович… Как считаешь, душа мой, его ведь можно и «ваше высочество» назвать?..
– Бесспорно, можно и должно.
Они проходили мимо кордегардии. Мирович потянул Чефаридзе за рукав:
– Зайдём ко мне… Потолкуем…
Беспечно улыбающийся Чефаридзе прошёл через вонючие сени в маленькую, темноватую, унылую комнату караульного офицера. Мирович плотно затворил дверь.
– Садись, – указал он Чефаридзе на табурет, сам стал спиною к решётчатому окну. – Видишь, как фортуна может к нам лицом повернуться… Такому узнику вернуть свободу и положение… Жаль, что у нас солдатство несогласно и загонено. Потому ежели бы были бравы, то я бы Ивана Антоновича оттуда выхватил и, посадя в шлюпку, прямо прибыл в Петербург и к артиллерийскому лагерю предоставил.
Чефаридзе тупо смотрел на Мировича. Он ничего не понимал.
– А что бы сие значило?.. Скажи, пожалуйста.