Екатерина Великая (Том 1)
Шрифт:
– Я выбрала именно вас, граф, как человека, вполне снискавшего моё доверие ещё в прошлое великое царствование, а равно и за время краткого правленья моего покойного мужа. И вы, быть может, единственный человек при дворе и, следовательно, во всей империи, который может мне помочь в этом деле первой важности… В деле, – усмехнулась государыня, – этой бедной вдовы, не имеющей защитников никого! Кроме меня одной…
– Этого с неё более чем довольно, ваше величество. Надеюсь, что защита русской императрицы…
– Нет. Этого, оказывается, не только не довольно, но даже слишком мало. Императрица
– Вы меня удивляете, ваше величество.
– Вы сейчас ещё более удивитесь, граф. Дело вот в чём. Эту вдову норовят насильно выдать замуж за человека, которого она очень уважает и любит, но за которого выходить замуж не хочет по многим важнейшим причинам… Желаете ли вы ей помочь вместе со мной?
– Но как, государыня? – произнёс Воронцов, изумляясь и боясь сказать лишнее слово.
– Противодействовать хитро и тонко тем, кто хочет замужества этой вдовы. A roue – roue et demie [227] .
– Да вам, однако, ваше величество, стоит только приказать, и полагаю, что…
– Кому?
– Этим людям, которые…
– Которые неволят к браку? Я этого не могу.
– Почему же?
– Потому что не хочу. Я не хочу в частном деле приказывать.
– Попросите.
– И не хочу просить!
– Тогда извините… государыня…
227
Против мошенника – мошенник с половиной (фр.).
Воронцов замялся и прибавил тише и улыбаясь:
– Извините. Но тогда что же я-то могу.. Приказать я не могу. А просить – меня не послушают.
– Подумайте, как быть. Я вам даю сроку день. Ну, три дня. Подумайте.
Воронцов изумлялся, государыня улыбалась. Они посмотрели друг другу в глаза.
– Ваше величество. Моё положение очень трудно, – заговорил канцлер. – Есть персидская пословица, которая говорит: коли идёшь тёмной ночью с фонарём, освещай кругом, а не себя самого, а то упадёшь. Вы изволили как бы осветить меня одного и только ослепили… Я прежде кой-что сам видел в темноте; теперь, освещённый, я ничего не вижу, кроме пламени. Осветите мне путь, по которому я должен идти.
– Я этого не могу… – тихо отозвалась Екатерина.
– Ваше величество!.. – воскликнул Воронцов, и голос его говорил: «Тогда что ж я-то могу?» Наступило молчанье.
– Знаете что, граф, поезжайте к Алексею Григорьевичу Разумовскому. Вы это можете?
– Извольте.
– Вы с ним в очень добрых отношениях. А он человек такой же скромный и хороший, как вы. На его слова можно положиться вполне. И он мне душою предан. Поезжайте к нему и посоветуйтесь в этом деле. Я бы поехала сама, послала бы к нему эту вдову, но это будет неловко. Через третье лицо действовать легче.
– Слушаюсь, – вымолвил Воронцов, но продолжал глядеть в лицо государыни озабоченно и вопросительно, будто ожидая дальнейшей беседы.
– Вы с графом Разумовским посоветуйтесь… Он делец! Так, например: представьте себе такой случай, может быть, есть какие-нибудь бумаги… Документы. Надо знать,
Государыня произнесла эти слова уже совершенно серьёзно, даже холодно.
Воронцов переменился в лице и просиял.
– Спасибо, ваше величество. Вы сразу мне путь осветили. Да, граф Разумовский может, я знаю, дать мне хороший совет.
Государыня подала руку и вымолвила полушутя:
– Вручаю вам судьбу этой вдовы, обладающей хорошей, даже лучшей чертой в человеческом характере, особенно редкой в наше время и редкой в женщинах. Она благодарное существо. Elle a la bosse de la reconnaissance tres developpee [228] . И уверяю вас, что Лафатер остался бы её черепом очень доволен в этом отношении. Он ведь находит эту особенность очень развитою только у собак, к стыду всего рода человеческого.
228
У неё очень развита черта признательности (фр.).
Государыня улыбнулась милостиво и прибавила:
– До свиданья – и bonne chance! [229]
– Завтра буду иметь честь привезти ответ, – сказал Воронцов и вышел довольный, но немного озабоченный.
«Всё в его руках, – думал он,-А хохлы упрямы. Приказывать нельзя. Пугать – напрасно и недостойно. Просить… Да просить! Ей нельзя. А мне можно!»
– Долго беседовали! Я думал, конца не будет! – произнёс над ним довольный и громкий голос.
Генерал-адъютант Орлов заступил Воронцову дорогу. Канцлер поневоле остановился и поздоровался с фаворитом.
229
Удачи! (фр.)
– С такой собеседницей, как царица, часы летят быстро! – отозвался он.
– И коварные беседы вели, вероятно, граф?
Воронцов удивлённо взглянул на Орлова.
– Дипломатия и коварство одно и то же, – объяснил тот. – А вы, вероятно, беседуя с государыней, обсуждали вопрос, как составить новый союз против кого-нибудь.
– Что ж… Это дело житейское во внешней политике. Война хитрости с умыслом. Дипломатией зато избегается часто настоящая война, губительная для людей, – усмехнулся Воронцов.
– А часто составители политических планов и союзов именно и вызывают неожиданную и губительную войну, – усмехнулся и Орлов.
– И это бывает! Тогда надо постараться выйти победителем. Расхлебать заваренную кашу, как говорит русская пословица.
– При Елизавете Петровне действовали прямо, открыто. И бывало лучше. Хитрость не добродетель! – резче вымолвил Орлов.
– Но и не порок, когда она служит орудием в добром деле и ради благой цели.
– Но ведь ваша благая цель и доброе дело для вашего неприятеля есть обратно дурная цель и злое дело! – отозвался Орлов быстро и смеясь несколько принуждённо.