Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Павлищева Наталья Павловна

— А ежели и согрешат, так тому и бывать!

— Кто согрешит, — не понял Разумовский, — Петр Федорович? Да он еще дитя совсем.

— Вот и хочу, чтоб поскорей из детства-то вышел. Небось, когда увидит вокруг своей невесты кавалеров вроде Нарышкина, так и засуетится.

Зря государыня надеялась на взросление князя…

Но молодежь не страдала от отсутствия государыни, они находили себе занятия, то резвясь на лужайке сада, то бегая в коридорах и залах дворца в разных играх вроде жмурок, то распевая песни в сопровождении хорошо аккомпанировавшей младшей княжны Голицыной…. А то по вечерам подолгу играли в карты.

Екатерине не везло, она проигрывала, что вызывало насмешки остальных, мол, примета же: не везет в карты, повезет в любви!

Екатерина уже забыла о своей болезни, она поправилась, расцвела и похорошела. Теперь это была рослая, сильная, красивая девушка.

Иногда к веселой компании присоединялся и Петр, но чаще всего не включался в общее веселье, а мешал. Великий князь тоже имел своих придворных, но как разительно отличалось их времяпрепровождение! В отсутствие императрицы Петру никто не мешал заниматься своими собаками и играть в солдатики. Он тоже вытянулся и повзрослел, но оставался настоящим ребенком. Петр скакал, шалил, резвился, но совсем не так, как Екатерина со своей компанией.

Стоило ему появиться в залах со своими собаками, щелкая кнутом и немилосердно вопя, как настоящее веселье заканчивалось, фрейлины натянуто улыбались, стараясь держаться от тявкающей своры подальше и оберегая платья, пение прекращалось, лирическое настроение, которое часто бывало по вечерам, пропадало. Петр просто не знал, о чем разговаривать в таком окружении, ведь княжнам Голицыным было неинтересно слушать о достоинствах крепостей, камер-юнкеры с трудом выносили разглагольствования великого князя по поводу преимуществ прусской формы перед русской, собаки мешали всем, и Петр чувствовал себя чужим. Поддержать обычное веселье князь просто не мог, не умел, зато разрушить чужое — пожалуйста.

Если Петр выскакивал на лужайку, где играли в серсо или в мяч, то за ним непременно мчалась и свора, игра невольно прекращалась, потому что собаки не давали бегать, ловили кольца, норовили схватить княжон за подол, порвать платье… Стоило во дворце в вечерней тишине начать рассказывать занятные истории, великий князь снова все портил, потому что французских книг не читал, а рассказы о якобы собственных подвигах, совершенных в пяти-шестилетнем возрасте, вызывали только насмешки. Никто открыто не смеялся, но Екатерина понимала, что жених выставляет себя в нелепом виде.

Однажды попыталась возразить, когда Петр принялся повествовать, как по поручению отца во главе гвардейского отряда расправлялся с цыганами, похищавшими в окрестностях Киля детей и нападавшими на горожан. Петр кичился жестокостью, с которой истреблял цыган, рассказывая, как отрезали им пальцы, как перепуганная толпа цыган, которых было в несколько раз больше, чем голштинских солдат, отправленных на их захват, пала на колени перед Карлом-Петером, обнажившим шпагу. Петр так увлекся рассказом, что совсем забыл о реальности, по его словам, выходило, что мальчик едва ли не в одиночку расправился с большущей бандой, хотя в него стреляли из мушкетов!

Екатерина с досадой заметила, как едва сдерживают насмешливые улыбки придворные, как даже фрейлины хихикают, понимая, что князь говорит глупости. И она не выдержала. Попыталась осадить тихонько, чтобы понял, что смешон:

— Ваше высочество, сколько же вам было лет?

Но Петр не понял, он ответил громко и недоуменно:

— Мне

лет?

Требовалось срочно исправлять положение.

— Вы, вероятно, участвовали в сем доблестном сражении вместе с отцом?

— Нет! Я воевал сам.

Насмешник Нарышкин уже сообразил, в чем дело, и не преминул вмешаться:

— Это было при жизни вашего отца?

— Да, года за три-четыре до его смерти!

Екатерина разозлилась, понимая, что завтра над князем станет потешаться весь двор.

— Ваше высочество, но вам тогда было всего шесть лет.

Петр вскочил, стал кричать, что она вечно его одергивает, старается уличить его во лжи!

Это было нелепо и несправедливо, потому что Екатерина никогда не одергивала своего жениха, а прилюдно возразила ему вообще впервые. Компания напряглась, ожидая скандала. Великая княжна с достоинством выпрямилась, то, что он ее жених и великий князь, не позволяет кричать на нее и открыто говорить гадости.

— Это не я вас уличаю, а календарь. Ваш отец умер, когда вам не исполнилось и одиннадцати.

— Вы всегда норовите выставить меня в смешном свете! — Это прозвучало уже по-немецки, князю надоело общаться по-русски и по-французски.

Свора выскочила из залы вслед за своим хозяином. Повисло тягостное молчание. Вечер был безнадежно испорчен, расходились молча…

В этом возрасте девушки взрослеют раньше юношей, а великий князь к тому же вообще не желал взрослеть. В Киле у него отняли детство, и теперь он наверстывал прежние годы, словно решив, что не успокоится, пока не отыграет свое. Но играть вместе с великим князем его придворные не собирались, он понимал, что смешон своими детскими забавами, а потому норовил удалиться от Екатерины с ее веселой компанией. Куда проще с послушными собаками, которые готовы смотреть в рот и выполнять любые команды. Как всякий слабый человек, он чувствовал себя куда лучше среди тех, кто был еще слабее.

А уж солдатики из крахмала или свинца вовсе не могли прекословить, они подчинялись любым командам и могли быть при желании даже уничтожены! Чем не товарищи по играм?

Ему очень хотелось быть вместе со всеми, так же ловко прыгать, ловить мяч, так же веселиться, слушать пение, быть галантным, остроумным, взрослым, наконец. Но не получалось. Если бы Петр просто пришел в эту компанию и тихо посидел, ему удалось бы почувствовать их настрой — лиричный и веселый одновременно, но он предпочитал быть заметным, а потому, не умея поддержать, этот настрой разрушал, вызывая всеобщую досаду.

Нет, Петр не был ни придурком, ни недоумком, тогда еще не был… Просто он с детства видел казарменную муштру и слышал разговоры взрослых вояк, кичившихся друг перед дружкой своими победами на поле брани и победами в постели. Это не были любовные победы, сердечные дела, это была грубая проза жизни, которая приемлема в грубой мужской среде, среди лакеев или фельдфебелей, но никак не в молодой, наполовину женской компании.

Петр просто не понимал, что нужно иначе, он был так воспитан. Приехав в Россию, решил, что все поклоны, амуры, щебетание и смех — это выдумки тетушки, которая и в подметки не годится императору Фридриху, а потому занимается одними глупостями. Фрикен сначала показалась своим человеком, с которым можно говорить об интересном, о том, в чем он сам силен, но теперь и она словно отдалялась, и это было ужасно.