Экипаж «Меконга»
Шрифт:
Посвистывая, он поскреб ногтями гик, потом бросил за борт десять копеек, но и эти освященные столетиями средства не вызвали ветра.
— Прошу засвидетельствовать: я сделал все, что мог, — официальным тоном сказал Юра. И, растянувшись на баке, заунывно запел:
Речка движется и не дви-жется,Хуже не было в жизни дня.Неудобно мне громко высказатьТо, что на сердце у ме-ня…Ф.Шиллер, «Кубок»
Николай поглядел на далекий берег, на вписанный в голубое небо брус холодильника и сказал негромко:
— А ведь это то самое место, где мы женщину подобрали. Помните?
— Нет, — сказал Юра, — мы не помним. И место не то. И женщины никакой не было.
Николай скосил глаз на друга и ничего не ответил.
— Надо бы нам, товарищи, четвертого человека в команду, — проговорил Привалов. — Одному на стакселе и бакштагах трудно работать. Потому и отстали.
— Валерка Горбачевский набивался однажды, — сказал Николай. — Взять его, что ли?
Вдруг стало очень тихо: на катере остановился мотор. Оттуда донеслись обрывки странного разговора:
— …Первый сюда пришел… Все, что найду, мое.
— Глупости! Море принадлежит не вам, а всем…
— А вот я тебе покажу, кому принадлежит…
Моторка снова закачалась, человек в соломенной шляпе замахал руками.
— С кем он там разговаривает? — Николай внимательно посмотрел на моторку. Затем принес из каюты бинокль и навел на соломенную шляпу. — Так и есть! Чувствую, что знакомый голос. Борис Иванович, это Опрятин.
— Передайте ему привет, — проворчал Привалов.
— Ах, черт! — воскликнул Николай. — Юрка, ты горевал о нашем акваланге — на, полюбуйся на него.
Юра взял бинокль и отчетливо увидел крупную голову Вовы, торчащую из воды рядом с бортом моторки. Маска была сдвинута на лоб, рука атлета лежала на транцевой доске моторки.
— Верно. — Юра опустил бинокль. — Акваланг в опасности. По-моему, они хотят утопить друг друга.
— Хотел бы я знать, что они тут делают, — сказал Николай. — Борис Иванович, вы не возражаете, если я немного поплаваю?
— Только недолго. Ветер может вот-вот…
— Я недолго. — Николай бросился в воду и поплыл к моторке.
Привалов закурил и, щуря глаз, выпустил дым из ноздрей.
— А ну-ка, Юра, расскажите еще раз о ваших опытах, — негромко сказал он.
В то утро Опрятин больше часа провозился на маленькой пристани Института физики моря. На борту одного из институтских катеров он закрепил вьюшку с тонким кабелем, на конце которого помещался сильный
Бенедиктов сказал, что нож намагничивается. Если так, он, Опрятин, найдет его. Глупо, что нож затонул. Ну и сцену устроил Бенедиктов на борту теплохода! Николай Илларионович вспомнил стеклянную ампулу на столе Бенедиктова. Наркотиками пользуется. Видно, делает себе укольчики…
Впрочем, без сцены на теплоходе он, Опрятин, не узнал бы о существовании таинственного ножа. Капля здравого смысла на бочку бессмыслицы…
Опрятин закончил снаряжать катер, завел мотор и вышел из бухты.
Море лениво, мягко колыхалось под горячим августовским солнцем.
Покачивался на воде красный конус фарватерного буя с крупной белой цифрой «18». Телевизионная мачта — по корме, холодильник — на левом траверзе… Пожалуй, надо взять немного правее.
Так. Вот это место. Где-то здесь жена Бенедиктова упала в воду вслед за ножом. Интересная, надо признать, женщина. Случайно упала или прыгнула?
В двух десятках метров от опрятинской моторки покачиваяась пустая шлюпка. Где же ее владелец? Утонул, что ли? Или, может, шлюпку оторвало от пристани и вынесло из бухты? Ладно. Опрятин переключил муфту, и катер остановился. Мотор теперь работал не на винт, а на генератор, к которому был подключен кабель с электромагнитом. Кабель, разматываясь с вышки, пошел в воду, Посмотрим, клюнет ли рыбка…
Это был электромагнитный подводный щуп, соединенный с ультразвуковым локатором. Изгибы зеленой линии на экране осциллографа позволяли судить о форме металлических предметов, лежащих на дне. В случае надобности можно было включить электромагнит и захватить предмет, если он, конечно, не диамагнитен.
Подгребая веслом, Опрятин потихоньку «утюжил» вдоль и поперек заветное место.
Несколько раз прибор поднимал ложную тревогу, и электромагнит приносил со дна то ржавую консервную банку, то болт. Но Опрятин не отчаивался: на чистом песчаном дне ничего не пропадет. Побольше терпения, и рыба клюнет…
Вдруг кабель сильно дернулся. Что еще за новость?
На поверхности показались пузырьки, потом высунулась чья-то здоровенная ручища, а вслед за ней голова в маске. Гофрированный шланг шел от маски к заспинным баллонам.
Ныряльщик закрыл вентиль акваланга, сдвинул маску на лоб, и взгляду Опрятина открылась щекастая физиономия с мощной нижней челюстью. Опрятин узнал его сразу: этот человек пытался тогда, на «Узбекистане», отнять у Бенедиктова нож. Ясно, зачем он здесь. Встреча не из приятных…
Пока ныряльщик отплевывался и отряхивался в воде, Опрятин решил перейти в наступление.
— Эй, вы! — крикнул он. — Какого черта вы дергаете мой кабель?
— Сейчас узнаешь! — сказал Вова тоном, не предвещавшим добрых отношений.
Он подплыл к катеру, ухватился рукой за транцевую доску и обрушил на Опрятина такой поток сквернословия, что у физика заныли зубы. Сущность Вовиного монолога сводилась к тому, что порядочным людям уже и нырнуть нельзя для своего удовольствия, потому что «всякие» (Вова широко развил это определение) так и норовят устроить пакость.