Экипаж
Шрифт:
— Суки, — обреченно донеслось снизу.
Адмирал с интересом разглядывал загаженный пирс. На огромных дубовых плахах валялись остатки ящиков, пустые банки из-под паштета, не подписанные наградные листы и еще прорва всякого в машинном масле, протухшем сале и чем-то кисло-вонючем. Одним словом — подлодка исторгла из своих глубин накопленное за прошлый поход, теперь же сыто переваривала новые грузы и обещала экипажу незабываемые ощущения в ближайшие пару месяцев.
— Как вы, готовы? — равнодушно поинтересовался командующий военно-морской базой, выбирая, куда бы без последствий ступить лакированными штиблетами.
— К утру, — печально ответил
— К утру — это хорошо. А что с этим всем делать?
— Писарей пришлите, пусть завтра лопатами все в воду сгребут.
— Чем это штабные провинились? — распахнул обиженно пасть адмирал, но шкипер уже наклонился к уху и начал шептать:
— И называли… А еще получили и не поделились… Когда я там проходил мимо, дверь была приоткрыта… И земляным червяком, да… Короче, рыла не запомнил, но сидели все вместе…
Руководство набычилось, но слушало внимательно. Капитан развернулся из буквы “зю” и мстительно добавил:
— Но решать вам, само собой. Можно оставить, мы вернемся и почистим.
Поправив фуражку-аэродром, адмирал взрыкнул:
— Нефиг. Писари все ручками приберут и языками вылижут. А кто будет филонить, так еще и отполирует…
Что поделать, кэп недолюбливал тыловых крыс. Так, чуть-чуть, до зубовного скрежета. И гадил им при любой возможности.
Внутри подлодки можно было передвигаться только ползком. Где — протискиваясь в узкие щели. Где — перебираясь через груду ящиков.
Кур рассадили поверх складированных торпед. Часть пернатых попыталась было через распахнутый люк просочиться в центральные отсеки, но одна тут же была отловлена злобным коком и пущена на вечерний бульон. Остальные с воплями удрали назад и теперь, нахохлившись, дремали над головами команды, изредка переругиваясь.
— Юнга, чего застрял, зараза! — получив живительный пинок, печальный орк полетел впереди оружейника, с трудом уворачиваясь от очередного подзатыльника.
Юнга у нас был пришлый. В смысле — первого нам выдали давным-давно, после чего бедолага решил любым способом убраться с лодки и лег костьми в штабе, добиваясь перевода. История повторялась регулярно: для получения боевого опыта и закрытия штатов нам пихали очередное недоразумение. Чудом вернувшись с похода, новый кандидат вперед капитана рвал когти в штаб и на его место пихали следующего. Мы даже имена перестали запоминать — какой смысл?
Вот и сейчас, новенький извернувшись пропустил злого на весь свет Тратту, после чего сунулся к первому попавшемуся матросу:
— А куда мне вещи положить?
— Рундук там, койка между сменами вот здесь. Не забудь к доктору зайти на процедуры. А то зацепишь какую-нибудь лихоманку и на погост.
Ускорившись, надежда флота продралась к кубрику медицины и заверещала в приоткрытую дверь:
— У меня прививки стоят, но, если надо, я готов!
— Готов? Это хорошо. От тэнге и гондурасской
Застыв, весь экипаж настороженно прислушивался.
— А-а-а-ай-яй-яй-ой-уй! — вздрогнули железные стены.
— Ну что же, — резюмировал кэп. — Новую клизму эскулап опробовал, можно и сгребаться. В шесть утра проверка перед выходом в море. Если не успеем удрать, еще на сутки застрянем. Поэтому… Механик!
Из переговорного раструба пахнуло сивушным перегаром:
— Туточки.
— Бдык, что там с шайтан-машиной?
— Гайку довинчиваю и будет готова.
— Отлично. Значит, швартовы убираем и в путь.
Тут ведь как. Никто из паркетных флотоводцев в море болтаться особо не хочет. Там холодно, мокро, штормит временами. Соседи с большими пушками шляются, блокаду изображают. Если сдуру пальнут, могут и попасть. Бульк — и все, почетные похороны и пышные поминки.
Поэтому в рейды и патрулирование обычно пихают провинившихся. То есть — нас. Через день — на ремень. Три месяца в море, месяц дома зализывая раны.
Вот только если ты гниешь на железе не переставая, то и топишь по факту все, что шевелится поблизости. И пущенный на дно тоннаж у дивизиона самый большой. Наше же корыто — вообще отличник боевой и политической. За боевую отвечают кэп с оружейником и торпедистом, а за правильное понимание момента старпом.
Проблема возникает в правильной трактовке результатов. Но штабные приспособились. Награды за утопленников получают они, а разносы за упущенные цели — мы. Так и живем. День за днем.
— Якорь чист! — доложил юнга, закончив привязывать железяку к присобаченной к корпусу торпеде. Убедившись, что швартовы уже собраны в бухты на пирсе и ничто не удерживает лодку, юркнул в распахнутый люк и закрыл его за собой.
— Самый малый! — буркнул шкипер, напяливая фуражку поглубже. Это в пещере ни ветерка, а как выползем наружу, так запросто может и смахнуть головной убор с макушки. Ночами на архипелаге всегда ветрено. Но лучше так, при свете луны, чем утром выслушивать адмиральский ор. — Пойдем, красавица, прогуляемся. Может, кого и уконтрапупим по дороге.
Пованивая вонючим выхлопом, подлодка заскользила по водной глади. Впереди нас ждали три месяца охоты, кровь, смерть и прочие радости жизни. “Сдохнем вместе” — выбито на переборке в крохотной столовой. Экипаж — это мы все, включая нашу латанную старушку. И в бездну уйдем тоже — разом.
Утреннее
Как рассказывал адмирал, получая очередную награду, утро у него начинается обычно с чашки кофе. Вы не знаете, что такое кофе? Эту бурду возят контрабандой спятившие гоблины на миноносках. Это единственные зубастые мартышки, кто согласен мотаться на корабликах, готовых утопнуть по приколу, зарывшись по мачты в набежавшую волну. Единственный плюс у гоблинов — их много, и они не боятся воды. В десант их не берут — слишком слабые. На подлодки не затолкать даже под страхом смерти — клаустрофобия. А вот на тральщиках и миноносцах нашли свое место. Кубрики нужны крохотные, не укачивает, с веселыми воплями разлетаются в разные стороны, если подрываются на мине. Главное же — у них полно родни, которая продаст своим что угодно: хоть честнотянутые боеприпасы, хоть жратву.