Экипаж
Шрифт:
Клод стал ходить по комнате, его движения были резкими, как у разладившегося механизма, они выдавали молодому человеку все недостатки тела. Было очевидно, что он хочет взять себя в руки, завязать спокойную беседу, но это ему не удавалось. Наконец, повернувшись спиной, он спросил, так и не сумев совладать с дрожанием в голосе:
– Что я им всем сделал?
– Да ничего. Просто недоразумение.
– Да нет же! – воскликнул Мори. – Дешан меня ненавидит, всех остальных, и капитана в том числе, я стесняю…
–
Мори со страдальческой улыбкой склонил голову:
– Да я уже его люблю. Он исполнен кристального благородства, которое не может обмануть. Только, почему…
– Он так сухо вам ответил? – перебил его Жан. – Вы напрасно заговорили с ним о возрасте.
– А между тем я не мог сделать ему лучшего комплимента, – сказал Мори.
Он опять сжал руки офицера-стажера.
– Послушайте, я вам клянусь, что для меня нет ничего более восхитительного, чем молодость.
Затем, изменившись в лице, которое приобрело отсутствующее выражение, обычно выдающее навязчивую идею, и, словно охваченный страшным подозрением, добавил:
– И ничего более ужасного.
Его взгляд, в котором отразилось смешанное чувство радости и бессознательного опасения, упал на гармонично развитые плечи Эрбийона, на его еще нежное лицо.
– Вас здесь полюбили сразу же? – спросил он.
Он почувствовал смущение молодого человека, провел своими длинными пальцами по лбу.
– Я сегодня глупо чувствителен, – глухо сказал он. – Не осуждайте меня за это. Бывают дни, когда действительно чувствуешь себя на пределе.
Он опять заметался по комнате, в несколько шагов покрывая ее узкое пространство, снова подыскивая фразу, способную повернуть их беседу в более нормальное русло. Офицер-стажер как зачарованный, будучи не в состоянии отвести взгляд, наблюдал за этим механическим движением.
Наконец, когда это молчание, которое, казалось, ничто не сможет нарушить, стало для Эрбийона невыносимым, он предложил:
– Как насчет того, чтобы чего-нибудь выпить?
Сначала, ничего не понимая, Мори остановился. Потом вдруг:
– Ну конечно же! – воскликнул он. – Мне следовало сразу же предложить вам. Извините. Что вы предпочитаете?
Он засуетился, пытаясь догадаться до того момента; как Жан заговорит. Так и не дав ему возможности ответить, он воскликнул:
– Постойте-ка! Может быть, вы любите виски? У меня есть бутылка; говорят, превосходного.
Поскольку молодой человек подтвердил это предположение, он бросился к одному из своих чемоданов и поспешно открыл его. Эрбийон увидел, что тот заполнен книгами.
Клод перехватил этот взгляд, и офицер-стажер впервые увидел, как губы его необычного товарища растянулись в настоящей и теплой улыбке.
– У меня много их, – очень нежно произнес он, склонившись над переплетами.
И
– Они в вашем распоряжении, знайте это. Когда вам захочется что-нибудь почитать, заходите сюда и берите все, что вам понравится.
Эрбийон питал к книгам ту самую нежность, которая обычно сопровождает жизнь вечных друзей. Мори догадался об этом по тем словам, которые молодой человек выбрал, чтобы выразить ему свою благодарность. Теперь они, внезапно умиротворенные и сплоченные, занялись изучением томов.
Многие из них были нетронутыми и только готовились подвергнуться первому испытанию, другие же, не раз перечитанные, свидетельствовали об особо трепетном к ним отношении. Клод рассказывал о своих любимых книгах, читал стихи, Эрбийон их подхватывал.
Глубокое чувство нежности делало их ближе друг к другу, а снаружи дул ветер людских недовольств.
Клод смотрел на Эрбийона с признательностью и дружеским чувством. Затем из недр чемодана он достал запечатанную бутылку, откупорил ее и наполнил до краев две кружки. Офицер-стажер следил за его движениями с некоторым беспокойством.
– Вы хотите, чтобы я вышел от вас пьяным? – спросил он.
Клод ответил ему с простодушным смущением:
– Я хочу вам кое в чем признаться. Я никогда раньше не пробовал виски; не знаю, сколько нужно наливать. Но я хочу стать настоящим летчиком, пить, играть. Вы меня всему этому научите.
Гримаса исказила его черты. Он добавил, причем Эрбийон так и не смог понять, иронией ли были окрашены его слова или горечью:
– Ведь женщинам нравится именно это, не так ли?
Глава IV
Туман приучил Эрбийона не спешить по утрам. Смутные угрызения совести сражались с тайным удовольствием, казавшимся ему сродни малодушию. Однако что прикажете делать с небом, которое вот уже две недели не поднималось выше ангаров?
В комнате ординарец занимался выполнением своих обязанностей; на керосиновой печке шумела вода, а молодой человек вслушивался в эти звуки, ставшие такими привычными, как будто они были неотъемлемой частью его жизни уже многие годы.
Встал он поздно и, наскоро одевшись, прошел в столовую, куда вахмистр должен был доставить почту. На столе оставалось только три письма, и все – ему. Он сам удивился той жадности, с которой схватил их. Это были ежедневно получаемые им преданные послания от его родителей, брата и Денизы, дышавшие, как он уже заранее знал, почтительностью, пылкостью и наивностью.
Тем не менее по той скрытой боли, которую в это утро причиняла каждая их строчка, он вдруг с унынием осознал, насколько бесконечным было расстояние, преодолеваемое за несколько часов езды на поезде, которое отделяло его от тех людей, чью нежность, застывшую во времени, он держал в руках.