Эколог в СССР. Весна 1975
Шрифт:
«Повезло!» - подумал Kuzin, «Мне тебя, nigger, сам Бог послал!». Дело было в том, что условным знаком для Epifan о необходимости идти в ресторан гостиницы «Советская» для личной встречи с прибывшим американским куратором, было появление известного короткого матерного слова из трех букв, белой краской крупно написанного на заборе, напротив домика Epifan. И это было третьей роковой ошибкой ЦРУ. Писать это слово в Нахаловке, где все заборы и ворота им итак исписаны…, ну какой советолог в ЦРУ это вообще придумал?! И кто будет писать, сам Kuzin? А вдруг его поймают… и, чем это иностранец у нас таким занимается с банкой краски и широкой кисточкой? Поручить кому-то за деньги…, а на каком языке с этим «кем-то» разговаривать? На русском нельзя, иностранец же Kuzin,
Epifan, как баран на новые ворота, долго смотрел на свежую надпись белой краской, вдруг появившуюся на соседском заборе и недоумевал, то ли это сделали нахаловские, что не возбранялось, а то ли его вызывает американский куратор, что было невероятным, т.к. все его сношения с ЦРУ, он считал, были закончены ещё двадцать лет назад, когда те перестали ему платить «за шпионаж». В итоге, Epifan решил не рисковать и позвонил своему куратору в Областное управление КГБ с сообщением о появлении условного знака ЦРУ, так как пятнадцать лет назад был лично перевербован, тогда ещё старшим лейтенантом Областного КГБ СССР Антоном Геннадьевичем Лазаревым, при попытке скрытного хищения запчастей к секретному изделию СС-20 из заводского склада через сделанный им подкоп. Кстати, эти запчасти, точь-в точь, подходили к пылесосу «Урал» и были страшным дефицитом на местной барахолке.
Далее, всё происходило буднично, скучно и в высшей степени профессионально. Kuzin тихо взяли в дебрях ресторана гостиницы «Советская» на контролируемой встрече с Epifan, под волшебные голоса братьев Бахманов, музыкальная группа которых в это время там работала. Потом, та самая допросная комната с портретом улыбающегося Дзержинского на стене. Стул. Наручники за спиной. Красная морда полковника Власова, которая шипит и плюется. Затрещина. Пистолет перед глазами. Чистосердечное признание.
И всё это «счастье» свалилось не только на Kuzin, но и на несчастного негра «Петровича». Можно себе только представить степень скрытого торжества в отчёте полковника Власова в Москву, в котором сообщалось о поимке с поличным и с приколотыми «чистухами», сразу двоих (!) настоящих агентов ЦРУ в Городе, где любых шпионов, за их полным отсутствием, не ловили ни до, ни после. Никогда!
Вообще, Kuzin, в отличие от Popov, здорово повезло. Он остался жив и всего лишь через два года его поменяли на нашего советского разведчика, арестованного в США по наводке предателя, майора внешней разведки Станислава Левченко, который с 1975 года служил в резидентуре ПГУ КГБ в Токио по линии ПР (политическая разведка) под крышей корреспондента журнала «Новое Время» и сдал всю нашу агентуру в Японии и США.
А вот негру Петровичу не повезло. Он умер в лагере на закрытых рудниках Мало-Тулукуевского уранового месторождения в 14 километрах юго-восточнее города Краснокаменска, осужденный, по совокупности, на предельно возможную тогда «пятнашку» - и как пособник ЦРУ, и по ст.206.3 УК РСФСР «Злостное хулиганство», и за фактическое многожёнство, в СССР того времени не поощряемое.
Но, Миша, обо всем этом, так и не узнал.
***
Такую Котю, наш ещё не видел свет,
С самим Cat Garfield красотою споря,
В глазах твоих оливковый рассвет,
А в имени, солёный запах моря.
(Авторство приписывается юному Мише)
КЛАЦ!
О-о-о! А эту девочку я знаю! Её зовут Марина Гончарова и она моя одноклассница. Мы сидим с ней за одной партой с 3-го класса, с того момента, как она пришла к нам в школу. Как-то так у неё получилось, что в своих 1-2 классах, она жила не с родителями, а у бабушки с дедушкой, в частном доме, с печкой, дровами, ведрами, заветной будкой во дворе
Нынешняя квартира семьи Марины, уже с папой, мамой и сестрой Наташей, находилась в доме, стоящем впритык к хрущёвке за мебельным магазином «Клён», крайний подъезд которой, однажды, ранним сентябрьским утречком, посетил некто Владимир Фёдорович Серков, член партии, 1953 г.р., несудимый. А в этом подъезде проживала его тёща, мама жены, к которой жена недавно вернулась вместе с ребёнком после того, как решила расстаться с мужем. Как бы и ничего, дело-то житейское, но… Серков был пилотом и данный подъезд он посетил не пешком, а на угнанном самолёте АН-2, предварительно покружив над домом и, видимо, выбирая позицию для атаки. На полной скорости и прямиком в тещины окна на третьем этаже! Немного промазал, попал в лестничный марш! Результат - подъезда нет, семь погибших, включая самого Серкова, и песня на известный мотив, которую потом ещё долго распевали в окрестных дворах:
«Там где «Клён» стоял, рядом с Площадью, самолёт упал, в окна тё-ё-щины… Там где «Клён» стоял, самолёт упал, там и я бывал, это всё ви-и-дал!»
По-видимому, лётчик Серков решил свести счёты с жизнью и заодно отомстить своей супруге. О других, ни в чём не повинных людях, молодой коммунист Серков, естественно, не подумал. Однако, никого из членов его бывшей семьи в момент тарана в квартире не оказалось. Что сказать, готовиться надо было лучше!
Марина мне нравилась всегда, очень-очень. В её честь, я даже выковырял из октябрятской звёздочки фотографию златокудрого Вовочки Ульянова и вместо него вставил туда фотографию Марины, вырезанную из общей фотографии класса. Так и ходил, с одной стороны, на лацкане школьного пиджачка - пионерский значок, а с другой - октябрятская звёздочка с Мариной. И что удивительно, за такой лютый performance, граничащий с антисоветчиной, мне никогда ни от кого не прилетало. Ни от учителей, ни от родителей, ни от самой Марины. Видела, но молчала.
И тогда я написал ей записку: «Марина, давай с тобой дружить!». Однако, вместо ответа, ко мне подошла на перемене её лучшая подруга, тоже Марина, и сообщила, что Гончарова со мной дружить не хочет, потому что я «косолапый!». Рана была глубока, а первое детское чувство было грубо попрано и растоптано. Не судьба! Вот не знал я ещё тогда, что институт «лучших подруг» для того и придуман, чтобы лгать и выворачивать наизнанку всё, к чему их, по-наивности, допустили из лучших побуждений. Из них бы, получались отличные ментовские опера-провокаторы - шепнуть мужу, что жена гуляет, а жене, что гуляет муж, а сами… писать и запоминать, незаметно хихикая в рукав форменного кителя.
Марина Гончарова была не такая как почти все мои другие однокласницы, будущие советские «тётки» того времени. Она была такая…, как бы, и не из этого времени, занималась фигурным катанием, танцами, зеленоглазая, высокая, худенькая, стройная, почти воздушная, на длиннющих ногах и с дерзко вздёрнутым носиком из-под чёлки «на лоб». Да ещё и ходила в мини-юбках. Была у неё одна такая, леопардовой расцветки…Такой Марина и осталась уже и в пенсионном возрасте. Так и не сумел её за 30 лет брака привести к общему знаменателю экс-супруг, пьяница и дебошир. Но как говорится, любовь зла! Она же не за пьяницу выходила… (Послезнание).
Та-а-к! Значит, Мише удалось то, что не удалось мне в реальной жизни, а именно, вытянуть Марину на свиданку. И видимо в кино, он её уже сводил. И сидят они рядышком, на скамеечке, около её дома, а та скамеечка, под берёзкой и в окружении кустиков, и никого вокруг не видно… И уже Мишины ручки потянулись к Марине… А губки у Марины уже трепещут в предвкушении…
«Миша, ты не правильно делаешь... Рот открой пошире и язык...» - желая помочь ребёнку, сообщаю я ему ментально.
«Да отстань ты, Ангел, я уж сам!» - слышу в ответ недовольное сопение Миши.