Экология разума (Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии)

Бейтсон Грегори

О: Правильно. Поэтому все это так запутано, что никто вообще не сможет сказать, что будет происходить.

Д: И ворота тоже разгуливали, поскольку это были солдаты.

О: Правильно, все могло двигаться и никто не мог сказать, как это будет двигаться.

Д: Должно ли всё быть живым, чтобы произвести полнейшую путаницу?

О: Нет, он мог бы создать путаницу из... нет, я думаю, ты права. Это интересно. Да, это должно быть так. Подожди минуту. Это любопытно, но ты права. Потому что если бы он запутал вещи любым другим образом, игроки могли

бы обучиться обращаться с запутывающими деталями. Я хочу сказать, что если бы крокетная площадка была в рытвинах и ухабах, или мячи были неправильной формы, или головки молотков просто шатались, а не были бы живыми, люди по-прежнему могли бы обучиться, и игра была бы только более трудной, но она не была бы невозможной. Но как только ты привносишь в нее живые вещи, она становится невозможной. Я этого не ожидал.

Д: Не ожидал, папа? А я ожидала. Мне это кажется естественным.

О: Естественным? Конечно, вполне естественным. Но я не ожидал, что это работает таким образом.

Д: Почему нет? Я как раз ожидала.

О: Да. Но вот этого я не ожидал. Ведь животные сами способны предвидеть вещи и действовать на основании того, что, по их мнению, должно произойти: кошка может поймать мышь, прыгнув туда, где мышь скорее всего будет находиться к моменту завершения прыжка. И именно тот факт, что животные способны предвидеть и обучаться, делает их единственной по-настоящему непредсказуемой вещью в мире. А мы пытаемся создавать законы, словно люди вполне регулярны и предсказуемы.

Д: Или законы создают просто потому, что люди непредсказуемы, а люди, которые создают законы, хотят, чтобы другие люди были предсказуемы.

О: Да, полагаю, это так.

Д: О чем мы говорили?

О: Я не вполне понимаю... пока. Но ты начала новую тему, спросив, можно ли превратить игру в крокет в настоящую путаницу, только сделав живыми все вещи в игре. Я погнался за этим вопросом, и мне пока не кажется, что я его догнал. Тут есть что-то странное.

Д: Что?

О: Я не вполне понимаю... пока. Что-то касающееся живых вещей и разницы между ними и неживыми вещами - машинами, камнями и так далее. Лошади не вписываются в мир автомобилей. И это - часть того же вопроса. Они непредсказуемы, как фламинго в игре в крокет.

Д: А что насчет людей, папа?

О: А что с ними?

Д: Ну, они живые. Они вписываются? Я имею в виду, в улицы.

О: Нет, я думаю, в действительности они не вписываются. Или им приходится очень сильно стараться, чтобы защитить себя и заставить себя вписываться. Да, им приходится делать себя предсказуемыми, поскольку в противном случае машины рассердятся и убьют их.

Д: Не говори глупостей. Если машины могут сердиться, тогда они не будут предсказуемыми. Они будут как ты, папа. Ты не можешь предсказать, когда ты рассердишься, правда?

О: Нет, думаю, не могу.

Д: Но, папа, я бы хотела, чтобы ты был непредсказуемым - иногда.

МЕТАЛОГ: ПОЧЕМУ ЛЕБЕДЬ?*

Д: Что ты имел в виду, когда сказал, что беседа имеет очертания? У этой беседы есть очертания?

О:

Конечно, да. Но пока мы не можем их увидеть, поскольку беседа не завершена. Ты не можешь этого увидеть, пока находишься среди этого. Поскольку если бы ты могла это увидеть, ты была бы предсказуемой, как машина. И я был бы предсказуем, и мы оба вместе были бы предсказуемы...

Д: Но я не понимаю. Ты говоришь, что важно видеть вещи ясно. И ты сердишься на людей, которые размазывают очертания. И все же мы считаем, что лучше быть непредсказуемым и не быть как машина. И ты говоришь, что мы не можем увидеть очертания нашей беседы, пока она не завершится. Тогда не имеет значения, есть у нас ясность или нет. Потому что тогда мы ничего не можем с этим сделать.

О: Да, я знаю. Я и сам этого не понимаю. Но разве кто-то собирается с этим что-то делать?

Дочь: Почему лебедь?

Отец: Да, и почему кукла в "Петрушке"?

Д: Нет, это разные вещи. В конце концов кукла - это что-то вроде человека, а уж эта кукла особенно человечна.

О: Более человечна, чем люди?

Д: Да.

О: Однако все же только что-то вроде человека? В конце концов, лебедь это тоже что-то вроде человека. Да.

Но как быть с танцовщицей? Она человек? Конечно, в действительности это так, но на сцене она кажется бесчеловечной или безличной сущностью возможно, сверхчеловеком. Я не знаю.

Ты хочешь сказать, что раз лебедь - это только что-то вроде лебедя, у которого нет перепонок между пальцами, то и танцовщица только кажется чем-то вроде человека.

Я не знаю. Вероятно, так оно и есть.

Нет, я запутался, когда говорил о "лебеде" и танцовщице как о двух разных вещах. Мне бы скорее следовало сказать, что вещь, которую я вижу на сцене - образ лебедя - это и "что-то вроде" человека, и "что-то вроде" лебедя.

Но тогда бы ты использовал выражение "что-то вроде" в двух разных смыслах.

* Bateson G. Metalogue: Why A Swan? // Impulse. 1954.

О: Да, это так. Однако когда я говорю, что образ лебедя является "чем-то вроде" человека, я не имею в виду, что он является членом того вида или рода, который мы называем человеческим.

Д: Нет. Конечно, нет.

О: Скорее, он (или это) является членом другого подраздела большей группы, которая будет включать кукол-Петрушек, балетных лебедей и людей.

Д: Нет, это не похоже на биологический род и вид. А эта большая группа включает гусей?

О: Хорошо. Очевидно, тогда я не знаю, что означает выражение "что-то вроде". Но я определенно знаю, что вся сфера фантазии, поэзии, балета и вообще искусства обязана своим значением и важностью тем отношениям, на которые я ссылаюсь, когда говорю, что образ лебедя является "чем-то вроде" лебедя или "притворяется" лебедем.

Д: Значит, мы никогда не узнаем, почему танцовщица является лебедем, или куклой, или чем-то еще, и никогда не сможем сказать, что такое искусство или поэзия, пока кто-то не скажет, что в действительности имеется в виду под "что-то вроде".