Экономист под прикрытием
Шрифт:
Социалистическое правительство Китая не испытывало проблем с доступом к капиталу. В рыночной экономике нельзя просто взять и начать сберегать, а в социалистической можно, обычно так и делается. Капитал поступал из государственных источников; почти все сбережения формировали правительство или государственные корпорации. В обоих случаях деньги фактически брали из карманов граждан и инвестировали от их имени. Недостатка в капитале также не было: на сбережения приходилось порядка трети национального дохода — примерно вдвое больше, чем в Камеруне.
Поначалу рентабельность капиталовложений была неплохой. В начале 1950-х, когда главной задачей было восстановление важнейшей инфраструктуры
Проблемы начались позднее. Даже если оставить в стороне хаос Большого скачка и Культурной революции, китайские власти испытывали всё большие трудности с отдачей от капиталовложений. На момент смерти Мао в 1976 году каждые 100 юаней капиталовложений давали годовой рост лишь на 18 юаней — вдвое менее эффективно, чем двумя десятилетиями ранее. Учитывая, что правительство и госпредприятия инвестировали огромную долю национального дохода, такое снижение эффективности капиталовложений было непомерной расточительностью.
Доброжелательный наблюдатель может заключить, что это было неминуемо: после того как капиталовложения достигают определённого объёма, отдача падает. Это справедливо для передовой экономики, такой как японская или американская, но Китай в 1976 году был беден как церковная мышь. Автомобили, телефоны, электричество и водопровод были достоянием считанного числа людей. В настолько бедной стране грамотные капиталовложения в эти базовые блага современной жизни могут принести очень высокую отдачу. Возможностей эффективно вложить капитал было множество, но государство не знало, как это делать.
Пока было понятно, какие именно приказы отдавать людям — что производить, строить и выращивать, — это было не столь важно. Но население росло, технологии развивались, производились давно востребованные инвестиции, а коммунистическая экономика между тем уже начала забывать, что такое система рыночных цен. Настоящая рыночная экономика меняется быстро. В Южной Корее в 1970-х 80—90% работников, земли и капитала были задействованы в иных, нежели в 1960 году, целях. В 1960 году доля сельского хозяйства в экономике составляла 45%, а промышленности — менее 10%. В начале 1970-х промышленный сектор уже был крупнее аграрного. Что ещё важнее, внутри этих секторов работники обучались и переобучались, фирмы открывались и закрывались. Корейские экспортные компании прежде производили игрушки и нижнее бельё, а теперь стали выпускать микросхемы и автомобили. Если бы в 1975 году плановик в южнокорейском правительстве попробовал управлять экономикой на основе устаревших данных 1960 года, случилась бы катастрофа. Слава богу, никто и не пытался. Зато шанс совершить такую глупость получила Северная Корея. Командно-административной экономике таких стран, как Северная Корея, Китай и СССР, просто не хватало информации, чтобы систематически принимать правильные решения.
В отличие от Камеруна, где у граждан и компаний нет никаких стимулов для капиталовложений, в маоистском Китае со стимулами проблем не было — ведь лидеры располагали абсолютной властью. Но одних стимулов мало. В третьей главе было показано, что порождённый рынком правдивый мир даёт отличные результаты, но не только потому, что создаёт правильные стимулы. Он также, опираясь на систему цен, производит информацию об издержках и выгодах, связанных со всевозможными товарами и услугами. В социалистических системах СССР и Китая действовали сильнейшие стимулы, какие только можно вообразить, но не было необходимой информации, чтобы правильно их использовать. Вместо того чтобы реагировать на спрос со стороны мировых рынков, как это делали южнокорейцы, китайцы реагировали на спрос со стороны Мао: сажать рис плотнее, убивать воробьёв, переплавлять инструмент, чтобы изготавливать новый инструмент.
Чтобы получить хоть какую-нибудь отдачу от имеющихся в наличии гигантских сумм инвестиционного капитала, китайские власти начали плавный переход к рыночной
Как и в странах советского блока, промышленностью в Китае управляли плановики. В плане указывалось, к примеру, что такой-то металлургический завод должен произвести такое-то количество стали, и эта сталь будет использована для заранее предусмотренных планом целей, а чтобы её произвести, на завод будет поставлен уголь из расчёта 0,8 тонны угля на тонну стали, и так далее. Требовались неимоверно сложные расчёты, даже если допустить, что бюрократы рангом ниже сообщали достоверные сведения об издержках производства и качестве продукции. (Ведь всем было выгодно жаловаться на плохое качество и недопоставки сырья и оборудования, но в то же самое время рапортовать о выпуске продукции превосходного качества и в огромном количестве. Если вы не построили правдивый мир, до истины не докопаешься.) Но если оставить в стороне пагубные утопические прихоти Мао, такая система могла какое-то время работать сносно, поскольку каждый раз у плановиков перед глазами был хотя бы план предыдущего года.
По мере того как экономика росла и менялась, корректировать планы выпуска продукции и грамотно размещать капиталовложения становилось всё труднее. Потому-то рентабельность капиталовложений в 1976 году была намного ниже, чем в 1950-е. Рыночная система справилась бы с задачей намного лучше, но создать её было непросто. Без поддержки соответствующих институтов рынки работают неважно: в рыночной экономике должны быть банки, чтобы люди могли брать коммерческие кредиты, должно быть договорное право для разрешения споров и у граждан должна быть уверенность, что их доходы не конфискуют. Такие институты за день не создашь. А между тем очень многие работники в социалистической экономике были вовлечены в непродуктивную деятельность, и им просто нечего было бы есть, если не предусмотреть специальное вмешательство или не выдавать им ту или иную компенсацию. Наиболее остро проблема стояла в промышленном секторе, который был сильнее всего привязан к системе планов, служил правительству инструментом создания накоплений и источником большей части государственных инвестиций.
Если бы Дэн решил просто отказаться от планов и перейти к рыночной системе в одночасье, вероятным результатом были бы схватка за собственность, обрушение финансового сектора (поскольку многие государственные банки нвыдавали займов, на возврат которых не было никакой надежды), массовая безработица и даже голод. Вполне возможно, ситуация бы быстро выправилась, а возможно - и нет. (В бывшем СССР в 1990-е годы подобная «шоковая терапия» привела к коллапсу экономики.)
Что хуже, столь крайние меры ударили бы по стольким интересам — включая интересы огромного числа рядовых граждан, — что были политически неосуществимы. Дэн, прежде чем встать во главе страны, при Мао сам дважды попал под чистку, так что он знал цену политической поддержке.
Поэтому Дэн и его единомышленники-реформаторы избрали более осторожную стратегию. В 1985 году были заморожены планы: предписываемые государством объёмы выпуска продукции перестали расти с ростом экономики. Взамен государственным предприятиям было разрешено делать со сверхплановой продукцией всё, что они пожелают. Эффективные угледобытчики находили эффективных сталелитейщиков, желавших купить сверхплановый уголь, чтобы выплавить сверхплановую сталь и продать ее эффективным строительным фирмам. Попытки неэффективных фирм расширить производство ничем не кончались.