Эксклюзивный грех
Шрифт:
Надю Дима заметил в коридоре шестого этажа. Она стояла к нему спиной, смотрела в окно. Хоть он ее видел, считай, один раз во взрослой жизни, все равно сразу узнал. Издалека. Печальная спина. Горестные плечи. Всматривается куда-то в уличную темноту. Его, Диму, что ли, с такой надеждой ждет?
Подошел, положил ей руку на плечо. “Ой!” – она дернулась, испуганно обернулась. Узнала, воскликнула удивленно-радостно: “Дима, это вы!” – и рванулась обнять его, прислониться к его плечу – да спохватилась, остановила
Косметика чуть смазана. Глаза припухшие. Смотрит на Диму снизу вверх: во взгляде горечь и надежда.
– Как мама?
– Меня к ней не пускают. Была операция. А сейчас она в реанимации. В отделение могут перевести только завтра.
– Что врачи говорят?
– Что состояние тяжелое. Она без сознания.
– И это все, что они говорят?
– Сказали: у нее множественные переломы ребер. Кажется, еще и таза. Внутренние кровоизлияния. Сотрясение мозга.
На глазах Нади выступили слезы.
– Кто дежурный врач? – продолжил наседать Дима.
– Я.., я не знаю… Женщина какая-то, – растерянно пробормотала Надя.
"Ох, овца ты, овца!..” – чуть не выругал ее Дмитрий вслух. Но вместо этого проговорил:
– Ладно, жди здесь. Я все узнаю.
Потом он долго искал дежурную врачиху. Она, оказывается, в ординаторской пила чай с тортиком. На столе стояла початая бутылка коньяку.
– Что вы хотите? – не слишком ласково она встала К нему навстречу. Тут же в кармашек ее халата перекочевала из Диминой руки стодолларовая купюра. Врачиха скосила глаза на перелет банкноты. Ничего не сказала, но стала явно любезней.
Потом был долгий рассказ о состоянии больной Митрофановой, уснащенный множеством медицинских терминов. По их обилию, а скорее по сочувственному выражению лица докторицы Дима понял: дела тети Раи, кажется, дрянь.
В конце беседы он прямо спросил:
– Она выживет?
Врачиха проговорила стандартное:
– Мы делаем все возможное.
– И все-таки?
– А кто вы ей? – полюбопытствовала в свою очередь женщина.
– Зять, – соврал Дима. – Будущий зять.
– А дочка-то ее здесь?
– Да.
– Знаете что, будущий зять: забирайте-ка вы свою.., свою невесту и поезжайте домой. Ни врачам, ни самой больной вы сейчас ничем помочь не можете. Только сами измучаетесь. А завтра с утра ситуация, возможно, прояснится.
– Так есть надежда?
– Все в руках божьих. А надежда – она всегда есть. В коридор к Наде Димочка вышел с непрошеной мыслью: “Кажется, мне предстоят еще одни похороны”. Вслух, конечно, сказал девушке совсем иное:
– Поедем-ка отсюда. Врачи говорят: все будет хорошо.
– Правда? – просияла Надя.
Он думал: ни за что
…Хотя сниться могло многое. Когда они с Надей вышли на ступеньки Склифа, во влажный воздух осенней Москвы, Дима вдруг почувствовал дичайший голодный спазм. Он вспомнил, что не обедал – не говоря уже об ужине.
– Я отвезу тебя, – сказал он Наде. – Только давай сначала куда-нибудь заедем перекусим. В какой-нибудь ночной фаст-фуд. Есть хочу – сейчас протекторы начну глодать.
Надя улыбнулась. После лживых вестей, что принес Дима от врачихи, ее настроение явно улучшилось.
– Извини, я, наверное, твои планы на вечер нарушила, – проговорила Надя.
… – О чем ты? Знаешь, для тети Раи я готов хоть неделю голодать.
– А зачем нам куда-то в фаст-фуды заезжать? – Цэчти весело сказала Надя. – Я тебя у нас дома покормлю. У нас сегодня на ужин “паста болоньезе”. Мы с Лимой приготовили…
Вдруг она осеклась и стала краснеть. Сперва покраснели щеки. Потом шея, лоб… Затем она вся залилась мучительным, почти багровым румянцем. С трупом проговорила:
– Я ничего такого не имела в виду. Я хотела сказать: именно поесть.
– Ну что ты, Надя, – ласково произнес Дима. Его растрогала ее несовременная застенчивость. – Я все понял правильно. Когда говорят “поесть”, это действительно значит “поесть”. Погнали. Чтоб я когда от “пас-1Ц болоньезе” отказался!..
– По пути Надя, глядя в сторону, начала в полутьме машины (только встречные фары, редкие фонари) рассказывать ему, как дело было.
– Мама пошла с Родионом гулять…
– Кто это – Родион?
– Такса наша. Мальчик.
– А-а.
– А потом вдруг соседка прибегает. Надя, кричит, твою маму машина задавила. Я к окну. А у нас одно окно на дорогу выходит. А мама… – Голос Нади вдруг сорвался. – Она на асфальте лежит.
– А Родион? – вдруг спросил Дима.
– Что – Родион? – не поняла она.
– Он-то как?
– У него все нормально, – улыбнулась она сквозь слезы. – Он дома. Нас ждет. То есть… – Она опять покраснела. – То есть меня.
– Там у меня в “бардачке” есть салфетки. Если надо, бери.
– Да, спасибо. – Она отыскала в перчаточном ящике салфетку, высморкалась в нее. Другой вытерла слезы. Скомкала бумагу, но на дорогу в окошко выбрасывать не стала. И в машине не бросила. Сунула в собственную сумочку. Почему-то это ужасно понравилось Диме. Нервы его после длинного, похмельного, странного дня были напряжены до чрезвычайности. В таком состоянии он обостренно замечал самые незначительные детали (и порой умилялся им).
– Скажи, – осторожно спросил Дима, – а кто твою маму сбил?