Экспансия. Тетралогия

Смех

родился, как утро на Луне — в одной точке, — и побежал расходящимися волнами по всему столовняку, откровенный, радостный и звучный. Смеющиеся не сдерживались. Тут же над столами прокатилась еще одна волна — одинаковых движений. Еще не закончившие обед курсанты, оторвавшись от тарелок, поворачивали стриженые репы в сторону умывалки, но за спинами сгрудившихся у дверей товарищей, разумеется, ничего не было видно. А хохот разрастался, будто снежная лавина.

— Над чем они гогочут? — вскинулась Ксанка, откладывая вилку.

— Я не в теме, — с привычной готовностью ответил Артем.

С некоторых пор любой Ксанкин вопрос сделался для него приказом к немедленному изложению ответа. Даже если ответа не было…

Кирилл же, подбирая корочкой хлеба остатки гуляшной подливки, лишь плечами пожал.

«Эти вкусные мясные кусочки в соусе…» — вспомнил он слоган модного в последнюю декаду рекламного клипа и хмыкнул. Почти про курсантов ГК…

— Я слетаю, посмотрю? — спросил Артем, по-прежнему глядя на Ксанку.

— На активный выхлоп, Спирюшка, — сказала та, снова берясь за вилку. — Народ ведь мимо мишеней ржать не станет.

Артем вскочил и кинулся к умывалке.

Кирилл посмотрел ему вслед и подумал, что Спиря без одобрения Ксанки шагу не ступит. Надо полагать, втюрился в метелку по самые локаторы!…

— Ты сегодня опять какой-то душный, Кир, — сказала Ксанка, поворачиваясь.

— Душный не бездушный. — Кирилл вновь пожал плечами. — Война — муйня, главное маневры.

— Его дерьмочество достало? — тон Ксанки сделался участливым.

Его дерьмочество и в самом деле достало. Вчера вечером перед отбоем опять к себе вызывало. Воспитывало. «Боец ГК, курсант, должен быть добрым по отношению к товарищам, а вы как крыса корабельная…»

И где это капрал на кораблях крыс видел? Их, говорят, давно на жрачку пустили, в котлы ГК…

Да уж, достало Его дерьмочество!… Но не хватало еще Кириллу метёлкиной жалости!…

— Все в зените, Ксана, не срывай сопло! — Он постарался, чтобы в голос не пробилась охватившая душу злоба. — Я башни не теряю.

Ксанка кивнула, будто соглашалась неведомо с чем. Разве лишь с самой собой. Потому что все Кирилловы намеки всегда пролетали мимо ее ушей.

Вот и сейчас — наколола на вилку кусок мяса и трескает как ни в чем ни бывало.

Вернулся Артем:

— Там наш неведомый Пушкин свою очередную «гмыровиршу» вывесил.

Кирилл повернул голову в его сторону:

— Ну и как?

— Задом об косяк! — Артем кусал губы, изо всех сил пытаясь не рассмеяться. — Естественно, про Дога и по-прежнему в точку. Короче, сами прочтете!

Доедали завтрак под продолжавшийся смех народа.

Кирилл не отрывал глаз от тарелки, но

чувствовал, что Ксанка то и дело принимается изучать его физиономию, и хмурился.

Ну что ей, в конце концов, от него надо? Хоть бы поесть спокойно дала, метла безбашенная!… Верно говорит прапор Оженков — если баба стреляет в тебя из парализатора, это одно, а если глазками, это совсем другое… Ей надо. И всему миру известно — что!

Наконец было покончено со знаменитой последней частью кулинарного «галактического корпуса» — компотом, — и троица, отставив стаканы и сыто отдуваясь, поднялась из-за стола.

— Ну что, заценим? — Ксанка опять пялилась на Кирилла.

Тот снова пожал плечами, но двинулся к умывалке. Честно говоря, он бы хоть к дьяволу отправился, лишь бы метелка не смотрела на него вот так, с недоверчивым ожиданием. Будто он ей чем-то обязан или что-то обещал…

Артем пошел следом за ними, он хоть и увидел уже эту виршу, но ему очень хотелось понаблюдать за реакцией друзей. Особенно, разумеется, — за реакцией Ксанки…

Столпотворение иссиня-черных мундиров перед умывалкой закончилось, и троица вошла внутрь без толкотни.

Триконка висела так, что ее многочисленные отражения в зеркалах создавали бесконечную цепочку переливающихся четырехстрочий:

Ротный Гмырюшка-капрал Вот что отчебучил!… Когда ванну принимал, Телочку отдрючил.

Последняя строчка звучала для постороннего уха очень странно. Такие выражения любил Артем — он вообще увлекался старинными русскими словечками, время от времени пытаясь перевести их на инлин и теряя при переводе всю смысловую прелесть, — но Артему ни в жизнь не создать такой триконки. Впрочем, подобное выражение мог использовать всякий, кто был знаком с Артемом Спиридоновым и русским языком, а таких в «Ледовом раю» — пруд пруди, как опять же говаривал Артем…

— И кого же это он, интересно, отдрючил? — тут же спросила Ксанка.

— А ты разве не в теме?! — удивился Артем. — Да Сандру же Каблукову!

Ксанка смерила его взглядом и фыркнула:

— Неужели, Артюшенька, она тебе сама об этом трепанула?

— Нет, конечно… Но ведь все в теме, Заича! Весь взвод…

— Рота, смир-р-рна-а!!! — раздался сзади громовой бас.

— Ну вот, здрас-с-сьте, вы не ждамши, а мы притопамши… — тихо пробормотала Ксанка.

В столовую собственной персоной ввалился господин ротный капрал Гмыря, он же Димитриадий Олегович, он же Дог, он же Его дерьмочество… Ростом под два с половиной метра; как в старину говорили — косая сажень промежду плеч; бритый череп похож на гигантскую коленку, а иссиня-черный китель сидит на нем как влитой…

Курсанты мгновенно застыли по стойке «смирно» — каблуки армейских ботинок вместе, носки врозь, лапьё по швам, грудь колесом.

Гмыря уже знал о происшествии, поскольку проследовал прямым курсом в умывалку, медленно ознакомился с мерцающей триконкой, недовольно хрюкнул, будто кабан перед кучей подгнивших желудей.