Экспедиция в иномир
Шрифт:
А двадцать первая предложила совершенно иное:
«Сливаться! Сливаться! Не уходить! Приближаться! Сливаться!»
— Какую же расшифровку будем считать истинной? — спросил я насмешливо.
Николай, обескураженный, ответил без обычной убежденности в правоте каждой своей мысли:
— Я стою за тринадцатую, Казимеж. Согласись, в ней отчетливо виден разум…
Теперь я высказал все свои сомнения. У Артура не было опыта расшифровки разумных информации, но от Николая я мог требовать большего тщания.
— Вот это меня и настораживает! Ты заранее убедил себя, что мы встретились с разумным существом, и поэтому задал МУМ простейшую программу расшифровки осмысленных сигналов. А восьмая и двадцать первая переводят на человеческий язык простые физические следствия от простых физических причин. И, как видишь, они тоже правдоподобно описывают
И я напомнил Николаю об одной нашей ошибке во время первого нашего совместного космического путешествия. В планетной системе Денеба мы повстречались с растениями, передвигающимися по грунту при помощи ветвей-присосок. Мы забрасывали их вопросами и, применяя тринадцатую систему, получали вполне осмысленные ответы. Беседы не шли дальше обсуждения условий растительного существования, способностей к философскому мышлению мы, к нашей чести, у новых знакомых не нашли, но что они не лишены определенных форм разума, уверились твердо. А на Земле установили, что мы непростительно для разведчиков заблуждались. Мы подвергали наших «собеседников» разным воздействиям — освещали, согревали, охлаждали, обдували, поливали, — каждое действие было сигналом, извлеченным из сборника «Контактные коды. Памятка астронавта», но то, что представлялось нам разумным ответом, было лишь физической реакцией на физическую причину. В Академии наш любимый профессор Антонио Дирборн-Курдаб-оглы лукаво посмеивался:
«Друзья мои, при таком методе расшифровки и стебель бамбука можно превратить в пламенного оратора!». И он в который раз напомнил то, что тысячекратно повторял на своих лекциях и что мы, казалось бы, должны были вызубрить наизусть: «И ветер поет, рычит, летит, и море улыбается, и пила визжит, но хоть такой перевод на человеческий язык физических явлений и рисует живых существ, ни ветру, ни морю, ни пиле жизни от этого не прибавится».
— Будем считать, что проблема остается открытой, — закончил я. — А чтобы не впадать в ошибку одушевления неодушевленного, условимся считать объекты живыми не только по их реакции на наши сигналы, но и по их поведению, независимому от нашего воздействия. Как, кстати, считают теоретики — возможна ли вообще жизнь в двенадцатимерном мире?
Артур, сосредоточенно слушавший наш спор с Николаем, неопределенно ответил, что жизнь, в принципе, категория многомерная, но вряд ли здесь она будет похожа на нашу. Он заранее допускает всякие неожиданности. Видимо, нотация, прочитанная Николаю, произвела впечатление и на Артура. Он уже явно побаивался широких выводов, к которым недавно был склонен вместе с Николаем. Сейчас его интересовало, как записать происшествие у светоморя. Живой ли храбрец напал на нас или то было забавное физическое явление — ему нужно дать название. Поскольку шар весь светился и, возможно, — если, конечно, прав Николай, — даже разговаривал радиацией, он предлагает именовать его Луцием или радиалом, — в том и другом названии присутствует категория излучения.
— А повстречается шарик побольше и пострашней, назовем его попросту Люцифером, — съязвил я.
Но до Артура шутка не дошла. Он нечувствителен к шуткам. И, учитывая при размышлении все стороны, вывод он объявляет с такой односторонней категоричностью, словно ничего другого и быть не может. В этом отношении он превосходит даже Николая: тот увлекается, но не отстаивает своих заблуждений. А у Артура даже признание «Совсем не понимаю, что это такое» звучит как: «Дважды два — четыре, неужели вы такие невежды, что не знаете?». Впрочем, вскоре мы твердо установили, что в дзета—мире дважды два отнюдь не четыре, — и категоричности у Артура поубавилось. Случай с сомнительной расшифровкой сигналов радиала тоже оказал свое действие.
Жак не принимал участия в разговоре. Он сидел на диване, поджав под себя ноги, — тысячи раз мы трое пытались проделать то же самое, ни один не выдерживал больше минуты, а Жак клянется, что это самая удобная поза, — и только переводил большие, выпуклые, темные, очень добрые глаза с одного на другого. Я попросил его высказаться. Он горестно вздохнул, запустил обе руки в волосы и яростно встормошил кудри. Жак очень смешон, когда пытается что-либо связно изложить. Он с усилием промямлил:
— Конечно, все мы понимаем… Но с другой точки зрения… Просто не знаю, как подойти…
— Постарайся подойти членораздельной речью.
Он с укором посмотрел на меня. Ему не нравится, что я всегда посмеиваюсь. Обо мне говорят, что ради красного словца не пожалею
— Нефундаментальность геометрических координат, инвариантность физических полей… Важно, не спорю. Но вот этот дурачок… Вдруг и вправду живой? Напал, вы оборонялись, он погибает… Значит, нападение и защита? Свары? Ссоры? А если и войны? И нам вмешиваться в их распри? На чужом пиру да похмелье? Пожалуйста, не смейся, Полинг! Вопрос такой трудности… Голова пухнет!
Вопрос не казался мне таким уж трудным.
— Мы разведчики, а не воины, Жак. Лишь жестокая необходимость может заставить нас вмешаться в местные распри. Не уверен, повторяю, что мы были объектами осмысленного нападения. Нужно еще доказать, что Люцифер или радиал — нечто живое, а не нормальное в этом мире физическое явление.
Жака мой ответ удовлетворил, Артур задумался. Я спросил у него:
— Ты, кажется, не согласен?
— Я думаю о другом, Казимеж.
— О чем же?
— Мне кажется, этот мир устроен не по Аристотелю.
— Не по Аристотелю? Как это надо понимать?
Он ответил почти надменно:
— Не знаю. Сам не понимаю.
Уверен, что признание в непонимании он считал в тот момент вполне достаточным объяснением загадки!
Глава третья
В ЦАРСТВЕ СТАТИСТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ
1
Недоумения у нас, естественно, были. И поводов для удивления хватало. Но, оглядываясь сегодня назад, я понимаю, что у меня было и еще одно чувство: разочарование. Каждому еще на школьной скамье столько говорят, что основные физические свойства нашего мира определяются его восьмимерностью, а в мирах иных измерений физика неизбежно иная, что невольно ждешь от таких миров чего-то сногсшибательного, чего-то за гранью реально допустимого. Помню, как тому же нашему профессору Антонио Дирборн-Курдаб-оглы я на выпускном экзамене, где среди прочих мне выпал и вопрос о четырехмерном мире, прямо брякнул: «Это мир привидений!». И деловито разъяснил, что раз все тела имеют там геометрические размеры и движутся во времени, а масса и энергия свойства не фундаментальные, то они хоть и пространственны, но бестелесны, не могут воздействовать одно на другое, их нельзя увидеть, пощупать — в общем, нормальные призраки. И профессор одобрительно кивал головой, только добавил, что у меня одна, впрочем, простительная ошибка: он недавно провел обширный математический анализ знаменитых призраков древней литературы — тени отца Гамлета, тени пророка Самуила, вызванного из гроба какой-то волшебницей, Кентервильского привидения, некоей Пиковой дамы и еще с десятка других, менее знаменитых, — и точно установил, что все эти прославленные привидения имели высокий процент вещественности и могли существовать только в мире шести измерений. Таким образом, в четырехмерном мире нормальные привидения невозможны, этот мир сам гораздо призрачней любого призрака. «И я не уверен, что такой мир способен к реальному физическому существованию, хотя логически он непротиворечив и математически возможен, и во всех учебниках его реальность постулируется, так что со спокойной совестью ставлю вам пятерку по физике космоса и сопряженных миров». И профессор размашисто начертал свою фамилию в моем дипломе.
Выше я говорил, что испытывал удовлетворение, а сейчас твержу о разочаровании. Противоречия тут нет. Я был капитаном трансмирового корабля и не мог не радоваться, что мы избежали катастрофы при вторжении в дзета—пространство и что с первого выхода обнаружили много диковинного. Но одно — удовлетворение практика, другое — любопытство путешественника. Артур Хирота, штатный мыслитель нашей экспедиции, буркнул, что дзета—мир сконструирован не по Аристотелю, и, удовлетворенный своим непонятным открытием, спокойно заснул после ужина. На лице его утром не виднелось и следа бессонных дум. Как командир приветствую такое спокойствие, как восьмимерный зритель двенадцатимерных чудес — жду иного. Думаю, если бы мы, выйдя наружу, очутились в эпицентре адского пекла, в чем-то невероятном, невозможном, непредставимо ужасном, чудовищно опасном и только мощная защита генераторов «Пегаса» спасла бы нас от испепеления, расчленения, растворения, двенадцатимерного разлета, молекулярного распада, то сама опасность пребывания в новом мире, показывающая его непохожесть на наш, придавала бы особую ценность изучению его природы.