Шрифт:
1. Соседство с экстрасенсом
По улице с запада на восток в низких зелёных берегах течёт светло-серая речка асфальта. На перекрёстке она поворачивает на север и через километр впадает в широкий свинцовый поток трассы, несущийся в Город.
Июль двухтысячного года. Семь часов утра. В воздухе ещё держатся остатки ночной прохлады, но день обещает быть жарким – как и предыдущие, которым уже потерян счёт.
Мой сосед напротив, Иван Иванович Чебак, выгнал из гаража свой «москвич» с прицепом: хочет успеть до жары накосить травы
Чебаки одни из немногих, кто не извели коров, и даже увеличили своё стадо. Встают соседи рано. Хозяин уже отогнал на пастбище четыре коровы, тёлку и двух быков. Сейчас он несёт и устраивает в прицепе косу и грабли. Взмахом руки здоровается со мной через дорогу.
Таисия Пантелеевна выходит со двора на тонких ножках: в руке сумка с большой баклагой воды: муж её, когда работает, пьёт как конь.
– Всё заперла? – спрашивает Иван Иванович.
Положительный ответ – сигнал к отправлению. Поехали.
Мои соседи через стенку тоже давно встали. Хозяйка Надежда Васильевна Черемшанова с дочерью Светланой снуют между домом и летней кухней то со сковородкой, то с чашками, накрытыми полотенцем, то с кофейником. Струящийся с их двора воздух пахнет жаренным мясом и, сногсшибательно, настоящим, а не растворимым, кофе.
Стараются соседки не для себя – для своего квартиранта. Зовут его Павел Иванович Терёшкин. Он не простой человек: без мяса не завтракает и не обедает. И кофе требует варить себе не на водопроводной, а на колодезной воде. Ему надо успеть как следует поесть: рабочий день у него с восьми, не то что у нас, отпускников, совершенно свободных до августовских педагогических совещаний.
Пойду и я завтракать.
Не успели мы с женой допить чай, а уже проснулся телефон.
– Начина-аа-ается! – протянул я с досадой, и пошёл в комнату. – Слушаю.
– Скажите пожалуйста, Павел Иванович принимает?
– Да, да, принимает.
– Извините, что побеспокоила. Мне Надежда Васильевна дала ваш телефон. Мы живём далеко. Вдруг он сегодня не работает, а мы приедем. Только бензин и время потратим.
– Я понимаю. До свидания! – сказал я дружелюбно в трубку, а положив её, добавил со злостью. – Какого чёрта она даёт всем наш номер!? Что мы – справочное бюро или дети на побегушках?
Напротив нашего окна незнакомый мужичок привязывал к забору гнедую лошадку и при этом старался рассмотреть нас сквозь тюлевые шторы. Я поспешил выйти, и вовремя: незнакомец уже открывал калитку:
– Здорoво, добрый человек! – сказал он, приподняв фуражку. – Электросенс здесь принимает?
– Нет, вам туда, к соседям.
– А? У соседей, значит, принимает? Ну пойдём к соседям. Слышишь, бабка? К соседям надо идтить. Давай слезай, поплетёмся потихоньку.
Мужичок был невысок ростом; коричневое лицо, выдубленное сибирскими морозами, ветрами и солнцем, всё в глубоких морщинах; на правой щеке у уха след от ожога. Чёрная рубашка – чтобы не очень бросался в глаза грязный воротничок, пыльные
Он помог слезть с телеги женщине лет шестидесяти, исхудавшей, с обвисшей на шее и руках желтоватой кожей. На ней было далеко не новое ситцевое платье в полоску, с короткими рукавами; голова повязана белым платочком, тонкие ноги обуты в галоши. На лице читалось страдание. Она перевалилась, охнув, через грядку телеги, и вцепилась в подставленное мужем плечо.
– Палочку возьмёшь? – спросил он.
– Да что ж я к чужим людям с палкой запруся?
– Ничего, потерпят. Ты делай, как тебе лучше.
– Не… Я уж так.
Она пошла, при каждом шаге охая и заваливаясь на правую сторону, с которой её придерживал муж.
Я поспешил вперёд, открыл и подержал калитку, которая у Черемшановых на лёгкой пружине, чтобы закрывалась, но не хлопала. К дому вела дорожка, выложенная плиткой; справа за забором – садик с ранетками, черёмухой, вишней, малиной и смородиной, дальше, параллельно дому, летняя кухня, через стенку с моей; за ней в дальнем углу стояла «тойота», на которой приехал экстрасенс.
Во дворе никого не было. Когда мы подошли к высокому крыльцу, я подставил болящей плечо, она обхватила мою шею, и мы с мужичком подняли её по ступенькам и ввели в широкие светлые сени.
В сенях на диване за столиком сидела Светка – восемнадцатилетняя девица, крашенная в блондинку, с серьгами в ушах, тупая, как пень, хоть и дочь учительницы. Глядясь в зеркальце, она подмазывала ресницы. Губы и ногти успела покрасить до нас.
Перед ней лежала общая тетрадь и шариковая авторучка.
– Вы записаны? – спросила она, не ответив на наши приветствия, и будто не узнавая меня – своего учителя и соседа.
– Не, мы у первый раз, – сказала женщина.
– Что так рано? Нет ещё приёма. Ладно, пойду спрошу у Павла Ивановича. – Светка пошла в дом, оставив нас стоять.
– Он вас примет, – сказала она, вернувшись. – Как ваша фамилия?
– Лыкова Евдокия Сергеевна, – ответил за жену мужичок.
Светка записала.
– Приём стоит пятьдесят рублей. Платите.
– Кому?
– Конечно мне, кому ж ещё?
Лыков достал из кармана кошелёк, такой же потёртый как он сам, вынул три смятые десятки и, покопавшись и близоруко щурясь, четыре пятирублёвые монеты.
– Проходите, – сказала Светка женщине, – а вы подождите во дворе.
Мы вышли.
– Важная секлетарша у электросенса, – сказал мужичок.
Я вовремя заметил у дверей летней кухни Надежду Васильевну и ничего ему не ответил.
А мог бы сказать, что выпускной экзамен по математике важная секретарша провалила, но мы поставили ей даже не тройку, а четвёрку, как дочке коллеги. И в то время, как умники и умницы нашей сельской школы с опухшими головами и страхом в сердце готовятся к вступительным экзаменам в вузы, Светка уже зарабатывает приличные деньги, и плевать ей на институт – надо будет, диплом она купит.