Экстренный розыскъ
Шрифт:
– Помогите…! Убивают!
– Ах, ты ж, сучка! – Завизжал Митрич. – Что смотришь… бей, бей, гад, быстрее!
Тихон очнулся… Он легко взмахнул рукой, и кистень, смачно чвакнув, проломил височную кость. Дарья беззвучно, кулем осела на землю и, пару раз вздрогнув всем телом, замерла навсегда. Рубашка задралась, обнажая красивые стройные ноги и нижнюю часть живота.
Кровь из проломленной головы вытекала, обильно заливая земляной пол. Тихон смотрел на это, оцепенело покачивая головой.
У Митрича с лица лоскутьями была содрана кожа, и кровь капала на пол.
– Курва… Вот
– Иди, Митрич, подивись,– вдруг сказал Тихон. – Дарья, баба навродь с виду лядащая, а кровищи, что у твоего хряка…Глянь, сколько натекло.
Митрич подскочил и с размаху ударил его по лицу.
– Чего дивись, сучара? Ухайдакал девку и дивись! Крови не видел? Заметив, что парень смотрит на ее ноги, он прошипел:– Что, бабы голой не видал, сопляк? Так возьми приголубь, пока теплая!
От этих слов Тихона передернуло, но он пришел в себя.
– Давай, ищи, за чем пришли! Не хрена рассусоливать! – рявкнул Митрич и начал судорожно переворачивать весь нехитрый скарб. Прошло около получаса, они умаялись и сели передохнуть, на мертвое тело уже никто не обращал внимания. Тихон перевязал раненую днем руку, которая вновь закровила. Он сидел напротив печи, и вдруг его взгляд упал на чугунки, аккуратно стоявшие на полке.
– Смотри,– сказал он. – Все чугунки закопченные, а один – чистый, не пользованный, у нас в лабазе таких не продавали… издалека чугунок.
Митрич метнулся к печи, схватил его и застыл: чугунок был необычайно тяжел. Сняв с него крышку и заглянув внутрь, он с придыханием произнес:
– Слава тебе, Господи! Есть хабар 5 . Таперича петушка в хату и геть отседова!
Сноровисто расплескав по горнице керосин, Митрич достал из печки уголек, запалил от него бумажку, бросил ее на пол, взял Тихона за рукав и выволок на улицу.
***
В ночном тумане над станицей разнесся протяжный звон колокола. Истошный голос, не переставая, на одной ноте вопил:
5
Хабар – добыча.
– Пожар…пожар! Ратуйте, православные! – Полуодетые станичники с ведрами бежали к горящему дому Дарьи.
Женщина средних лет из-за плетня крикнула пробегающему парню с ведром:
– Петро, где горит-то?
– Дарьина хата!
–Это Авдея-то женки? – не отставала она.
– Да, – прокричал хлопец, не оборачиваясь.
***
Пробравшись дворами к Митричу, при свете семилинейной лампы они высыпали содержимое чугунка на стол и остолбенели. Бедная хата озарилась невиданным светом камней и тусклым блеском золота.
– Фунта два, однако, будет! – Ошарашено произнес Митрич. – Откуда у нее это?
– Может, от бабки осталось? Она вроде молоком и яйцами на рынке торговала.
–Нет, – задумчиво ответил Митрич. – Эти цацки городские… из богатых домов, здесь три наши станицы на корню купить можно… Сейчас это надо сховать, и не в хате, а в другом месте, подождать, пока все уляжется, а потом думать, как все сбагрить. Здесь каин 6
6
Каин – скупщик краденного.
7
Рыжье – золото.
– Долго ждать-то надо? – спросил Тихон.
– Может, год, а, может, и два, – ответил Митрич, любуясь игрой света на гранях крупного сапфира.
– А как же Мария? Мне ж жениться на ней надо, из-за нее я и на гнусность сподобился, – растеряно произнес Тихон, широко раскрытыми глазами глядя на кучу драгоценностей.
– Дура ты и есть дура! – покровительственно произнес Митрич.– Если ты хотя бы одно колечко продашь, то перед тобой такие девки на цырлах ходить будут, что слюнями захлебнешься! Хватит разговоры говорить, сейчас к реке пойдем, туда, где щуку двухпудовую на Покров мужики словили, там и ухоронку сделаем.
Митрич встал и подошел к окну. Тихон воровато оглянулся и сунул в карман одно колечко, призывно смотревшее на него ярким рубиновым глазом.
– Ставь хабар в печь, бери ведро и бегом со всеми на пожар, – распорядился Митрич, накидывая на плечи свой видавший виды лапсердак.
– Зачем? – Ошарашено спросил Тихон, которому очень не хотелось туда идти. Ему казалось, что стоит им появиться, как первый же человек покажет на него пальцем и закричит: – «Хватай убивцев, вот они, душегубы!».
– Затем, дурья башка, чтоб все нас видели, как мы пожар тушим и о беде людской радеем, смекнул?
–А, Митрич, и впрямь голова! – восхитился Тихон, подхватил в сенях ведро, бодро выскочил на улицу и влился в толпу.
Вся станица, полуодетая, с ведрами бежала к горящей хате. Гаврила Нарыжный, поднявший тревогу, сноровисто таскал из колодца ведра с водой и по цепочке передавал мужикам, которые поливали стены и уже начинавшую тлеть крышу. Действиями станичников умело руководил становой пристав. Наконец, последние языки пламени перестали облизывать стены и, пошипев для приличия, исчезли.
– Геть назад! – прикрикнул пристав на мужика, который решил проявить рвение и сунулся в дверь, из которой несло запахом гари.
– Ваш бродь! А вдруг она там? Вовнутрях лежит живая? – спросил пожилой казак, нещадно дымя козьей ножкой.
– Была бы жива, уже б голос подала, – ответил пристав, и тихо добавил:– Да и заглядывал я уже туда…
– И шо? Нешто там она? – сгорая от любопытства, спросила Глафира, толстая тетка с круглым улыбчивым лицом, на которое по случаю пожара было надето скорбное выражение, но Лавр Павлович не удостоил ее ответом и, обернувшись, приказал одному из молодых казаков: – Давай верхами 8 за следователем и доктором, я здесь побуду.
8
Верхами – верхом.