Экземпляр номер тринадцать
Шрифт:
— В комнату! Живо! И не высовывайся оттуда, покуда за тобой не придут! — рявкнул опекун, для наглядности указав мне пальцем в сторону лестницы на второй этаж — Ты — дернул он подбородком в сторону секретаря — Срочно отправь уведомление о моем обязательном присутствии на суде. И в наивежливейшей форме! Пусть через пару минут ко мне в кабинет зайдет дворецкий.
— Так точно, вир — поклонился за его спиной упомянутый слуга.
— Отправлю ответ через минуту — подтвердил и свое поручение секретарь.
А мужчина тяжелым быстрым шагом направился
Вихрем ворвавшись в свою, к слову и правда весьма богато обставленную комнату, я прямо с разбега кинулась на кровать и, зарывшись лицом в подушки, зашлась горькими рыданиями.
— Мама… мамочка — навзрыд плакала я — Почему? Как ты могла оставить меня ему?
Тело мое стрясалось от нервного перенапряжения и разрывающей тоски.
Я плакала по своему беззаботному детству. По потерянному ощущению спокойствия и надежности. По тихой размеренной жизни в нашем небольшом, но таком уютном доме, в который я больше никогда не вернусь.
Нет, между мной и мамой никогда не было особенно теплых чувств. Я с некоторым удивлением всегда наблюдала, какой глубокой и теплой казалась любовь матерей моих подружек к собственным дочерям. Моя же мать, скорее, вела себя как наставница. Заботливая, внимательная, строгая. Но и только. Ее больше интересовало мое физическое здоровье, ухоженность и беспрекословное послушание, нежели душевное состояние. Вся сила ее огромной, пылающей любви доставалась исключительно мужу. Если бы я лично не видела, каким восторгом и обожанием загораются ее глаза, стоит отцу войти в дом, никогда бы не поверила, что она вообще может чувствовать что-то большее, чем просто легкая привязанность. Даже родная дочь вызывала у нее любые чувства: от гордости до злости. Но никогда не удостаивалась и сотой части той всепоглощающей любви, которую она питала к собственному супругу.
Задевало ли меня это? Как ни странно, нет. Я никогда и не нуждалась в ее любви. Мне вполне хватало того, что я чувствовала за своей спиной поддержку, заботу и надежность семьи. В принципе, меня больше радовали спокойствие и свобода, нежели проявление чувств. Даже отец, поначалу пытавшийся всеми силами компенсировать нехватку материнской любви у своей дочери, вскоре обнаружил, что я скорее тягочусь его чрезмерными эмоциями, нежели ищу их.
— Она темная — со смешком, целовала его в висок мать — Ей это не нужно. Никому из нас не нужно.
— Но ты другая — мягко говорил отец, накрывая своей мозолистой ладонью лежавшую у него на плече женскую ладошку.
— Только с тобой — жарко выдыхала ему в ухо жена — Мне нужна только твоя любовь. И ничья больше. И свою я тоже целиком отдаю тебе.
Наверное поэтому меня не особо удивило, что после ухода мужа моя мать не нашла больше в себе сил жить. Меньше, чем за пару недель она словно высохла изнутри. Казалось, горе выкачало из нее все соки, силы и даже само желание дышать.
Глупо было рассчитывать, что чувства к дочери заменят ей
Обидно за то, что она так плохо озаботилась моим дальнейшим будущим, недальновидно передав в руки этому пугающему, явно недоброму мужчине.
Я плакала от безысходности и страха за свою дальнейшую жизнь. От бессилия, потому что пока не имела возможности хоть как-то самостоятельно о себе позаботиться. От обиды на то, что мой дар, судя по всему, оказался настолько слаб, что даже мамину работу в деревне я не смогла бы полноценно продолжить. А, значит, и обеспечить себя я тоже не смогу!
— Мамочка, как ты могла? Ты же не подготовила меня к тому, что я останусь одна… Как мне жить?
Вскоре, подушка насквозь промокла. А я, устало, перешла к судорожным всхлипам и шмыганью носом. Вокруг было неожиданно темно. Комната, оказалось, уже погрузилась в серые холодные сумерки. Дождь за окном усилился, постепенно перерастая из мелкой мороси в полноценный осенний ливень.
Я с трудом села на кровати, огорченно отмечая тупую головную боль, которая часто сопровождала любые сильные всплески моих эмоций. Нужно было срочно успокоиться, пока она не переросла в откровенную мигрень.
Кряхтя, я попыталась аккуратно слезть с кровати, как в мое бедро уперлось что-то острое, ощутимо уколов нежную кожу. Я ахнула и тут же залезла рукой в карман, вынимая наружу забытый мной подарок. В тусклом свете ярко мигнул резными гранями небольшой продолговатый прозрачный кристалл, ограненный в форме капли. Верх кристалла оказался запаян золотым наконечником с просверленным в нем отверстием, через которое была продета тонкая цепочка. Собственно, острый металлический наконечник и впился в мое несчастное бедро, привлекая внимание.
Я тихо вздохнула и, с неожиданной для себя сентиментальностью, одела кристалл на шею, спрятав его под платьем. Едва я пригладила лиф, как в дверь аккуратно постучали.
— Д… да! — охрипшим от слез голосом отозвалась я.
— Вира Адаль! — громко произнесла из-за двери моя горничная — Вир Драг просит Вас спуститься к ужину.
— Я… передайте ему, что я не голодна — проговорила я.
— Но… Он сказал, что это не обсуждается. Вы позволите мне войти и помочь Вам переодеться?
— Тогда так и говорите, что это приказ — злобно огрызнулась я, самостоятельно распахивая перед опешившей служанкой дверь.
— С вашего позволения — коротко присела передо мной горничная и тут же кинулась к гардеробу, из которого уверенно извлекла темно-серое шелковое платье, с завышенным лифом и мягкой, длинной юбкой, украшенной изящной вышивкой чуть более темного оттенка. Квадратный глубокий вырез лифа прикрывали стального цвета кружева, прошитые россыпью мелких хрустальных страз. Точно такие же кружева оторачивали и скроенные легким фонариком короткие рукава платья.
— У меня траур, Риза — холодно бросила я, едва взглянув на чрезмерно дорогой для обычного ужина наряд.