Элантрис
Шрифт:
– Выходит, вся эта чушь о титулах и деньгах – правда?
– Абсолютная. Йадон отбирает титулы у семей, которые не в состоянии сохранить доходы; таким образом, разорение короля подорвет основу его власти. Хратен заменит его кем-нибудь более покладистым и верным Шу-Дерет и получит Арелон на тарелочке!
– Похоже на правду. Йадон загнал себя в угол, подведя под монаршую власть настолько шаткую базу.
– Скорее всего, здесь замешан Телри, – продолжала размышления Сарин. – Вот почему он потратился на тот бал – герцог желает показать, что его состоянию ничто не угрожает.
– Что ты собираешься делать?
– Остановить их. Даже против своей воли; я сильно не люблю Йадона.
– К несчастью, получается, что Хратен не оставил нам широкого выбора союзников.
Сарин кивнула.
– Я попала в одну лодку с элантрийцами и Йадоном – не самое завидное положение.
– Что Доми послал, за то и будем благодарны, дочка.
– Сейчас ты похож на жреца.
– В последнее время у меня появились причины стать примерным прихожанином.
Принцесса задумалась, выбирая слова.
– Мудрый выбор, отец. Если Доми собирается нам помочь, то лучшего времени не найти. С Теодом придет конец и Шу-Корат.
– Временно, – твердо произнес Эвентио. – Правду нельзя победить, Сарин. Даже если люди ненадолго забывают о ней.
Сарин лежала в постели. Единственное освещение в комнате исходило от Эйша, висящего в ногах кровати, да и он потемнел, так что видимым оставался только эйон в его центре.
Разговор с отцом завершился час назад, но тревожные мысли не покинут ее много месяцев. Принцесса никогда не рассматривала сдачу как возможный исход противостояния с Фьерденом, а сейчас поражение казалось неизбежным. Ее волновала перспектива сдачи Теода на милость вирна; сомнительно, чтобы тот оставил отца у власти, даже если Эвентио сменит веру. Она также знала, что теоданский король с радостью пожертвует своей жизнью ради спасения страны.
Сарин также думала о собственной жизни и о Теоде. Она оставила позади то, что любила больше всего на свете: отца, брата, мать. Леса вокруг столицы Теоина, припорошенные снегом пейзажи. Однажды она проснулась и увидела, что все вокруг покрывает тонкий слой льда; деревья казались унизанными сверкающими под зимним солнцем драгоценностями.
Но помимо приятных воспоминаний, Теод напоминал о боли и одиночестве. Он олицетворял собой исключение из обшества и унижение перед мужским полом. С раннего детства принцесса показала, что обладает острым умом и не менее острым языком. Оба качества отделили ее от остальных девушек; Сарин не единственная отличалась сообразительностью, но другим хватало ума держать ее при себе, пока они не выскочат замуж.
Конечно, не все мужчины искали глупых жен, но немногие из них чувствовали себя уютно рядом с женщиной, которая могла без труда затмить их умом и образованностью. К тому времени, как Сарин осознала, что вредит себе, все подходящие ей мужчины оказались женатыми. В отчаянии она попыталась вызнать бытующее у придворных мнение о ней и пришла в ужас, услышав о насмешках и издевательствах за своей спиной. И чем дальше, тем хуже, – насмешки усиливались, а Сарин не молодела. В стране, где практически любая девушка к восемнадцати
Грустные размышления прервал шорох. Он доносился не из коридора или из-за окна, его источник был где-то рядом. Испуганная Сарин села в кровати и приготовилась прыжком вскочить на ноги. Только тогда принцесса поняла, что шум доносится из-за стены. Она недоуменно нахмурилась: с той стороны к ее спальне не примыкали комнаты, это была внешняя стена с окном, открывавшимся на город.
Шорох не повторился, и Сарин поспешила убедить себя, что это оседают стены дворца. Несмотря на снедающие ее тревоги, принцессе нужен был отдых.
Глава восемнадцатая
Дилаф появился в дверях кабинета Хратена, занятый своими мыслями. Но тут он увидел сидящего в кресле у стола элантрийца.
Артет едва не умер от потрясения.
Хратен усмехнулся, наблюдая, как у жреца выпучились глаза и перехватило дыхание, а лицо приобрело сходный с доспехом джьерна оттенок.
– Храггат Джа! – выпалил артет первое пришедшее в голову фьерденское проклятие.
Хратен вздернул брови – не потому что ругательство обидело его, но скорее удивленный, как легко оно сорвалось с губ Дилафа. По всей видимости, артет погрузился во фьерденскую культуру с головой.
– Поздоровайся с Диреном, артет! – приказал верховный жрец, указывая на элантрийца. – И будь любезен воздерживаться от поминания имени Джаддета всуе. Мне бы не хотелось, чтобы ты перенял эту фьерденскую привычку.
– Он элантриец!
– Верное наблюдение, артет. И даже не думай о том, чтобы предать его огню.
Хратен откинулся в кресле, с улыбкой наблюдая, как Дилаф пытается прожечь взглядом элантрийца. Он знал, как поведет себя артет, когда вызывал его, и, хоть считал мелкие гадости ниже своего достоинства, наслаждался моментом сполна.
Дилаф наградил джьерна полным ненависти взглядом, но тут же постарался прикрыть его покорностью.
– Что он здесь делает, хроден?
– Меня посетила мысль, что нам следует знать врага в лицо, артет.
Хратен поднялся и подошел к перепуганному элантрийцу. Они с Дилафом говорили на фьерделле, и на лице Дирена замерли недоумение и животный страх.
Джьерн присел перед ним на корточки, изучая демона.
– Они все лысые? – с интересом спросил он артета.
– Поначалу нет. – В голосе жреца все еще звучала обида. – Когда кораитские собаки готовят их к отправке в Элантрис, у них обычные прически. И кожа гораздо бледнее.
Хратен провел ладонью по щеке пленника, на ощупь кожа оказалась жесткой. Элантриец не сводил с него перепуганных глаз.
– А черные пятна? Они выступают у всех?
– Первый признак, хроден. – Дилаф, казалось, смирился обстоятельствами. Или же сумел подавить первый всплеск ненависти, перейдя к более сдержанной форме отвращения. – Обычно шаод случается по ночам. Когда проклятые просыпаются, на них обнаруживают темные пятна. Со временем вся кожа темнеет до серовато-коричневого цвета, как у него.