Элеанор Ригби
Шрифт:
Лесли недавно окончила школу, порхала туда-сюда по малейшей прихоти и потому считалась в нашей семье главной путешественницей. В девятом классе она ездила на десять дней в южную часть Англии; едва получив аттестат, отправилась в Новую Шотландию, где три недели подавала постояльцам одного отеля завтрак в постель. Оба путешествия изобиловали сексом и скандалами.
– В Рим? – удивился отец. – Это вчерашний день. Надо двигаться вперед. Слетай в Хьюстон, Сан-Диего, в Атланту, наконец. – Папу всегда привлекала лишь новизна. Увидев церковь пятнадцатого столетия, он придал бы ей не больше значения, чем морской раковине, что
– Ты еще не доросла до таких поездок, – возразила мать.
Уильям, который был старше Лесли на год, сказал:
– Шестнадцать – в самый раз. Ты решила, что едва она сойдет с трапа, к ней тут же начнут приставать? Не глупи.
– Ох уж эти итальянцы… – Мамочка была не до конца уверена, что даже с моими формами и непритязательными нарядами я так непривлекательна.
– Они ничем не отличаются от англичан, мама. Мужчин не переделать. – Сам факт, что восемнадцатилетняя Лесли дерзнула отпустить столь смелую банальность, безоговорочно навязав свое мнение присутствующим, свидетельствовало о несокрушимой вере сестрицы в силу собственного обаяния и полном отсутствии такового у меня.
– Наверное, ты права, – уступила мать. – А деньги откуда?
– У меня есть кое-какие накопления, – ответила я. – Я сидела с детьми и собирала бумагу на вторсырье.
– Неужели ты совсем не тратила? – Брат был бесконечно изумлен. – Тоска. Вообще ничего не покупала? Ну, даже блузку? Хотя бы гигиеническую помаду?
– Ничего.
Лесли поинтересовалась:
– А в чем поедешь?
Отец сказал:
– Попридержи коней, дочурка. Кто сказал, что Лиззи вообще куда-то едет?
– Помолчи, Нейл, – вмешалась мать. – Пусть девочка расширит кругозор. – Она опять начала говорить обо мне в третьем лице. – Бедняжка ничем не интересуется: у нее в комнате ни одного плаката.
– Полностью с тобой согласен.
Впрочем, для моего прагматичного отца, верящего только в правила и устои, главным аргументом было то, что платить ему не придется – остальное значения не имело.
Родители… Самые обыкновенные, вероятно, родители. Как и у всех. Без черезмерностей и перегибов, они, видимо, закончили бы жизнь, как и большинство предков: искали бы что подешевле, страсть как не любили расставаться с барахлом и делили бы между собой обязанности по дому. Папа возился бы в гараже, а под соседней крышей ровно в шесть вечера можно было бы отведать приготовленный мамой по всем правилам разумного ведения хозяйства ужин – форма одежды свободная, но лучше вязаные кофты.
Отец погиб в 1985-м; мне тогда исполнилось двадцать пять. Он заснул за рулем, когда ехал в Гонолулу; в лобовую вмазался в грузовичок «исудзу» с тремя местными детишками в кабине. Мать не пострадала, однако ничего не помнит. Забавно – папа кажется таким далеким. Он всегда был немногословен, и как результат – я его почти не помню. Молчун может показаться задумчивым или одухотворенным, и все же, если он безмолвствует слишком долго, о нем попросту забывают. Перед моим отъездом в аэропорту отец вручил мне пятьсот долларов в лирах – для него это то же, что для нормального человека нанять биплан и вычертить в небе «До свидания!». В сущности, отец был добрым человеком.
А тогда вечером, пока все еще сидели за столом, сестрица раздобрилась:
– Знаешь, у меня есть пара необъятных свитеров – тебе будут в самый раз.
– Спасибо, Лесли.
– Вся
– Прекрати, Уильям, – одернула его мать. – Не забывай, в Рим едут дети из латинской группы, а не твои приятели-лихачи. Кстати говоря, на прошлой неделе я немного снизила скорость на Кросс-Крик; так вот, твой дружок Алан Блейк показал мне неприличный жест. Он меня не рассмотрел, а я его узнала и больше не хочу видеть этого негодяя в своем доме. Тебе ясно?
Уильяма больше интересовала предстоящая поездка младшей сестренки:
– Руку даю на отсечение, влюбишься в какого-нибудь красавчика с фабрики «Фиат».
– Да, назовем его Марчелло, пылкий идеалист, – добавила Лесли. – Бутылочка «Кьянти», потная рубашка, пикник на обочине автострады…
– Он тебя чуток пошлепает. Красавчик так легко распаляется…
– А ты за него убить готова…
– Прекратите! – Мать была потрясена, что ее старшие дети, оказывается, так много думают о сексе. Единственным утешением служил для нее тот неоспоримый факт, что я девственница. – Лиззи едет в Рим, чтобы посмотреть на величайшие произведения искусства, попробовать, что едят римляне, и… – временно маму покинуло красноречие, – …стать серьезной и эрудированной молодой женщиной.
Даже мой собственный энтузиазм поубавился от такого болезненного представления о Риме. По правде говоря, я мечтала насытиться видом обнаженных статуй. Я стеснялась смотреть журналы в специализированных магазинах в той части города, куда от нас добираться с тремя пересадками. В магазине я терялась, как последняя размазня, и дальше полок с вязальными каталогами не заходила. Зачем вообще понадобилось выставлять на витринах это вязание? Истинная клиентура подобных заведений скрывается у дальних стоек (главным образом мужчины в длинных плащах и париках, окутанные ореолом стыда).
Я никак не могла представить себе город, где улицы украшают не виниловая обивка и штукатурка, а гениталии. Мне обязательно надо было увидеть все своими глазами. Остававшиеся до вылета нашего чартерного рейса недели стремительно шли на убыль, а мне казалось, что вот-вот грянет студийный гонг, и под громкий хохот сообщат, будто все это розыгрыш.
До глубокой ночи я просидела в палате Джереми. Тишину не нарушало почти ничего, только скорбно посапывал кислородный вентилятор, временами оживала система внутренней связи в соседнем отделении да порой с улицы доносился рев мотоцикла. Джереми лежал, плотно смежив веки, а я ломала голову, что скажу ему, когда он проснется – впрочем, как оказалось, мучения были напрасны. Часа в три утра сын открыл глаза и сообщил:
– Моего имени нет в Книге жизни.
Хотя я и не поняла, что он имеет в виду, но ответила:
– Не глупи. Есть, конечно.
– Нет, ты просто не знаешь: когда меня вытащили, я был на полпути в ад. А меня оттуда выдернули и, будто пружиной, закинули обратно, в это здание. – Он стиснул мое запястье. – Из меня чуть дух не вылетел.
– Джереми, ты не попадешь в ад. – Сыну явно было не до задушевных бесед, и к лучшему: мне тоже особенно болтать не хотелось. – Ничего страшного не произошло: накачался вчера веселящей дури на вечеринке, а теперь пришел черед расплачиваться. Такая дрянь здорово башню сносит.