Элеанора и Парк
Шрифт:
Именно Пол научил говорить Элеанору «азиат», а не «восточный». Восточный – это про кухню, объяснил он.
«Как скажешь, повелитель лапши», – ответила она.
В любом случае Элеанора понятия не имела, что азиат делает в Огайо. Все белые здесь были белыми всерьез. Скажем так: белыми по умолчанию. Пока Элеанора не переехала сюда, она ни разу не слышала, чтобы кто-то вслух произнес слово «ниггер». Здесь же ребята в автобусе использовали его направо и налево, словно это был единственный способ назвать чернокожего. Как будто для этого не было других слов или выражений.
Элеанора не употребляла
В школе было трое-четверо других азиатов. Родственники. Один из них написал эссе о том, что он беженец из Лаоса.
Ну и вот, был мистер Зеленые Глаза. Парень, которому она чуть было не решилась рассказать всю историю своей жизни. Может, по пути домой она поведает ему, что у нее нет телефона, или стиральной машины, или зубной щетки…
Вот насчет щетки… Элеанора подумывала, не поговорить ли об этом со своим куратором. В первый день в школе миссис Данн усадила Элеанору рядом и произнесла небольшую речь. Общий смысл: Элеанора может рассказывать ей все-все-все. Разглагольствуя, она крепко сжимала самую пухлую часть Элеанориной руки.
Если Элеанора расскажет миссис Данн все-все-все – о Ричи, маме, все, – черт знает что может случиться. Но если сказать о щетке… может, миссис Данн добудет ее? И тогда не придется бегать в ванную после обеда и чистить зубы солью (Элеанора видела такое в каком-то вестерне, но не факт, что это вообще работало).
Прозвенел звонок. 10:12.
Еще два урока перед английским. Она размышляла, заговорит ли он с ней в классе. Может, теперь они разговаривают?
В голове до сих пор звучал голос – не его, а вокалиста из «The Smiths». Даже когда он пел, можно было уловить его акцент. Песня звучала словно молитва:
Я солнце… И воздух…Элеанора сперва не обратила внимания, что на физкультуре до нее почти никто не докапывался. Мысленно она все еще была в автобусе. На физкультуре играли в волейбол, и Тина только раз сказала: «Твоя подача, сучка».
Но это прозвучало почти добродушно.
Войдя в раздевалку, Элеанора поняла, почему Тина вела себя так тихо. Она просто предвкушала. Тина и ее подружки – все были там. И чернокожие девочки тоже – все хотели насладиться зрелищем, ожидая, когда Элеанора подойдет к своему шкафчику.
Он был уклеен прокладками «Kotex». Ушла целая упаковка, пожалуй.
Сперва Элеаноре показалось, что прокладки и впрямь в крови, но они просто были выкрашены красным маркером. На некоторых – надписи: «овца» и «рыжая жирдяйка». Но «Kotex» – качественные прокладки, так что чернила уже начали впитываться.
Если бы одежда Элеаноры не оставалась в шкафу, если бы на ней был не спортивный костюм, а что-то другое, она бы просто ушла. А так – ей пришлось пройти мимо девчонок, задрав подбородок как можно выше, и методично выкинуть прокладки из шкафчика. Несколько было прилеплено к одежде.
Элеанора немного поплакала – не смогла удержаться. Но она стояла ко всем спиной, так что зрелищность была не ахти. В любом случае все закончилось через несколько минут, поскольку никто не хотел опоздать на обед. Девчонкам тоже надо было одеться
Все ушли, кроме двух чернокожих девушек. Они подошли к Элеаноре и стали снимать прокладки со стенки.
– Не обращай внимания, – прошептала одна из них, сминая прокладку в шарик.
Ее звали Дениз, и она выглядела очень юной для десятого класса. Миниатюрная девушка, заплетавшая волосы в две косички.
Элеанора покачала головой, но ничего не сказала.
– Они просто пустоголовые дуры, – сказала Дениз. – Настолько ничтожные, что Бог едва ли их видит.
– Угу, – согласилась вторая. Вроде бы ее звали Биби. Она была из тех, кого мама Элеаноры называла «крупная девушка». Гораздо больше Элеаноры. Даже спортивный костюм Биби был не такого цвета, как у остальных, словно для нее имелись особые правила. При виде Биби Элеанора начинала стыдиться, что так переживает из-за собственного тела… И раздумывала, почему же именно она оказалась официальной толстушкой класса.
Они выкинули прокладки в мусорку и прикрыли мокрыми бумажными полотенцами, чтобы они никому не попались на глаза.
Не будь тут Дениз и Биби, Элеанора прихватила бы несколько прокладок с собой – те, что были без надписей. Ну потому что: как можно так бездарно переводить ценные вещи?..
Она опоздала на обед, потом опоздала на английский. И если бы до сих пор она еще не успела понять, что ей нравится этот дурацкий азиат, то наверняка осознала бы это сейчас. Потому что после всех неприятностей – и тех, что произошли за последние сорок пять минут, и тех, что случились за последние двадцать четыре часа, – Элеанора думала лишь об одном: ей хочется увидеть Парка.
Они снова сели в автобус, и на этот раз Элеанора взяла его плеер без возражений. И сама вставила наушники в уши. Подъезжая к своей остановке, она вернула плеер.
– Можешь взять его на время, – тихо сказал он. – Послушаешь остаток записи.
– Я боюсь его испортить.
– Не испортишь.
– И не хочу сажать батарейки.
– Плевать на батарейки.
Она подняла на него взгляд – может быть, впервые. Ее волосы выглядели еще более невероятно, чем утром: скорее мелкие завитки, чем кудри, – словно она сделала огромное рыжее «афро». Но взгляд был смертельно серьезен и излучал ледяное спокойствие. Любые банальности, какие вам доводилось слышать о Клинте Иствуде, сгодились бы сейчас для описания глаз Элеаноры.
– И правда, – сказала она. – Плевать.
– Это всего лишь батарейки.
Она вынула батарейки и кассету и вернула плеер Парку. А потом вышла из автобуса, не оглянувшись.
Боже, какая же она странная!
Батарейки начали садиться около часа ночи, но Элеанора слушала еще целый час – пока голоса не умолкли окончательно.
13
Сегодня она взяла учебники и надела свежую одежду. Джинсы пришлось стирать ночью, и они были еще влажными… но в общем и целом Элеанора чувствовала себя в тысячу раз лучше, чем вчера. Даже волосы стали послушнее. Она собрала их в пучок и перетянула резинкой. Будет чертовски больно ее снимать, зато сейчас резинка сидела как влитая.