Элегантность
Шрифт:
Разумеется, самое худшее, что вы можете придумать, это подойти к прилавку и заявить, что вам нужна помощь.
В течение первого часа из проведенных нами там продавщица, которая в свои откровенные сорок пять, казалось, была наштукатурена всеми образцами их продукции одновременно, настаивала на проведении диагностики состояния моей кожи при помощи высококлассной тогда техники, размещенной на маленьком островке посреди косметического зала. Техника эта представляла собой два высоких белых табурета, а также пластиковую коробку с подсветкой и двигающимися панелями с надписями – «для жирной
Продавщица понимающе кивнула и передвинула одну из панелей светящейся коробки на секцию «жирная кожа». После этого она перешла к следующему вопросу: «Поры у вас маленькие, нормальные или большие?»
– Да вы сами посмотрите! – Мать подтолкнула меня вперед, и через мгновение мы с продавщицей уже нос к носу разглядывали поры друг друга.
– Да, большие, – заключила она, между тем как я про себя отметила, что у нее-то поры вообще размером с дом. Она снова сдвинула панель на секцию жирной кожи.
К тому времени вокруг нас уже собралась небольшая толпа – столь новым и необычным было зрелище, возможность собственными глазами увидеть технику анализа состояния кожи в действии, особенно на создании столь юном и столь нуждающемся в срочной помощи. Продавщица, теперь уже явно играя на публику и повысив голос, прокричала следующий вопрос буквально на весь первый этаж:
– Сколько раз в день вам приходится увлажнять кожу?
– Увлажнять?! – прокричала в ответ моя мать. – Вы что, не понимаете? У нее жирная кожа! Жир-на-я! Уж чего-чего, а увлажнение ей не требуется!
Женщины в толпе и даже кое-кто из мужчин в отделе мужской обуви напротив сочувственно качали головами.
Когда при помощи скользящих панелей было «научно» установлено, что моя кожа действительно принадлежит к жирному типу, продавщица вырвала из блокнота листок, сняла лабораторный халат и повела нас, оставляя за собою облако парфюма, к прилавку.
– К счастью, у нас имеется большое количество чрезвычайно эффективной продукции для борьбы с жирной кожей, – начала она очередную лекцию.
Следующие сорок пять минут прошли словно в тумане.
Так я стала выглядеть как двенадцатилетний вариант Джоан Коллинз.
И вот теперь, находясь вблизи зоны юрисдикции продавцов в белых халатах, я почти готова снова сделать это. Снимаю солнцезащитные очки и делаю глубокий вдох. Серьезные проблемы требуют серьезных мер.
Через час я уже вооружена коллекцией лосьонов, протирок, лечебных и тональных кремов, маскирующих карандашей, кисточек, подушечек и тампончиков, а также баночкой румян, четырехцветным комплектом теней (три из которых мне совершенно не нравятся) и губной помадой ненужного мне оттенка. Отныне выражение «собственный цвет лица» будет для меня лишь отдаленным мимолетным воспоминанием. Равно как и положительное состояние моего банковского счета.
Однако в жизни есть вещи, которые не может исправить даже самое гениальное перевоплощение
На следующий день, придя на работу, я, как обычно, проверяю свой почтовый ящик и снова не нахожу там ничего. Опять пусто. Ни строчки, ни слова от Оливера Вендта, которого я не видела уже несколько недель. Что-то я сделала неправильно. Что же? Наверху за рабочим столом я тупо глазею на экран монитора (может, придет e-mail?) и снова и снова мысленно пролистываю всю цепочку событий.
У меня ощущение, будто прошла целая вечность с тех пор, как я оставила в почтовом ящике записку, о которой теперь несказанно жалею. Но что еще хуже, я по-прежнему все время думаю о нем, по-прежнему блуждаю по коридорам театра в надежде увидеть его, по-прежнему не нахожу больше ни одного мужчину привлекательным и все никак не могу расстаться с этой старой страстью.
Если Оливер Вендт заметил меня, значит, я должна существовать – такова философская платформа, на которой я выстроила свою новую жизнь. А раз я существую, то теперь мне позволено принимать участие во всех динамических процессах жизни – я могу без зазрения совести занимать пространство и время, чего-то хотеть, тянуться к чему-то, пытаться достать, добиться, могу потерпеть поражение. Однако мне почему-то не верится, что я смогу зайти так далеко. Меня гложут сомнения: смогу ли я, претерпев столько изменений, добиться Оливера? Он – моя награда, приз за столь тяжкие усилия, причина, побудившая меня ввязаться в эту неприятную историю.
Наверное, я люблю его, потому что думаю о нем постоянно.
А может быть, думая о нем, я думаю о себе? Может быть, Оливер всего лишь отражающая поверхность, на которой я впервые в жизни разглядела собственный образ?
Неожиданно звонит телефон. А что, если это он? Я делаю глубокий вдох, сердце колотится, когда я дрожащими руками беру трубку.
– Касса театра «Феникс», – мурлычу я самым нежным и безмятежным голоском, на какой только способна. – Чем я могу вам помочь?
На другом конце провода сначала тишина, потом голос моего мужа:
– Это я. Нам нужно поговорить.
Мы встречаемся в ресторане «Спагетти-хаус», что рядом с театром. Увидев друг друга, оба не можем скрыть потрясения. Он ужасно похудел, осунулся, выглядит изможденным, я же напоминаю цветущую фею из рождественской сказки. Мы стоим у входа в ресторан, испытывая неловкость и смущение, не знаем, как поздороваться, и боимся взглянуть друг другу в глаза.
Наконец мы уже сидим в отдельном угловом кабинете. Нам принесли заказ, но он так и стоит нетронутым. После показавшихся вечностью неуклюжих обрывочных разговоров и долгих тяжких пауз он наконец спрашивает:
– Ну так что мы будем делать?
Эту тему я обсуждать не готова, хотя подозреваю, что оба мы знаем ответ.
– Не знаю. А ты что предлагаешь? – говорю я, нервно теребя нож и пытаясь положить его на ребро.
Нож, конечно, падает, и в какой-то миг я вижу на его лезвии свое отражение. На меня смотрит перекошенное искаженное лицо – ну точно как в комнате смеха.
– Насколько я понимаю, ты не собираешься возвращаться. – Он пытается взять меня за руку. Жест этот порывистый, очень внезапный и очень искренний.