Елена

Каспер Гоар

– Я влюбился в тебя с первого взгляда, ты была в синем… то есть, турецко-синем (имелся в виду бирюзовый), который необыкновенно тебе шел, и пахла французскими духами, настоящая Елена Прекрасная…

Настоящая Елена Прекрасная французскими духами пахнуть не могла никак, ибо французов, как таковых, не было тогда и в помине, но сразу вообразилась просторная зала, в центре которой у очага, под расширявшимися кверху четырьмя колоннами стояла, кутаясь в бирюзовый гиматий, Елена Прекрасная, дочь царя Тиндерея, а перед ней склонился высокий, похожий на молодого бога Парис…

Впрочем, это выглядело немного иначе, в мегароне, где ни о чем не подозревавший царь Спарты Менелай представил своей прекрасной супруге путешественника с берегов Геллеспонта, было жарко, и Елена сбросила свой гиматий, явив изумленному Парису округлые белые плечи и длинную шею, а бирюзового цвета Аргивянка не носила вовсе, бирюзовый это цвет брюнеток и любимым он стал у дочери Торгома с тех пор лишь, как она вернулась к своему первозданному облику, что случилось не столь уж давно, не в эпоху первого брака и даже не второго, в период второго она изображала пепельную блондинку, а при первом сохранила тот золотистый цвет, который завела при Абулике.

Итак, описав несколько крутых виражей, мы вернулись в отправную точку или, если угодно, перевалочный пункт, а именно, к первому Елениному браку. Случился этот брак, как уже говорилось, в силу объективных причин. Отдыхая душой и телом после трехлетнего общения с Абуликом, Елена незаметно для себя оказалась на шестом курсе, и впереди, уже в более чем обозримом будущем, маячили диплом и распределение, и если, с одной стороны, окончить институт и получить диплом раньше, чем свидетельство о браке, не позволяло самолюбие, с другой немилосердно давил Торгом, предчувствуя угрозу своему кошельку и требуя, чтоб его накопления были защищены

от посягательства людей посторонних, иными словами, предпочитая дать приданое собственной дочери, нежели платить безымянным чиновникам, дабы хрупкое создание не подверглось ссылке в деревню, именуемой работа в ЦРБ (за малоизвестной этой аббревиатурой, дорогой читатель, крылась не какая-либо зловещая организация, оканчивавшаяся печально знакомым словом «безопасность», а всего лишь центральная районная больница – общесоюзная медицинская единица, вечно нуждавшаяся в кадрах и всегда искавшая их не там, где следовало бы). Заметим, что готовность отца выплачивать приданое эксплуатировалась Еленой нещадно, и даже у Олева осталось ее постельное белье, заготовленное некогда в неимоверных количествах. Итак, Елена не столько встала перед выбором, сколько склонилась перед напором и, торопливо оглядевшись, обратила взор на одноклассников. Надо сказать, что изгнанные, даже выдавленные из Елениной жизни Абуликом школьные друзья после падения его диктатуры по закону сообщающихся сосудов вновь и немедленно заполнили освобожденное Абуликом пространство, а если еще и упомянуть, что некоторые из них неровно дышали к бывшей однокласснице (или неравно душили ее?) со школьных лет, станет ясно, что проблема отнюдь не казалась неразрешимой. После недолгих колебаний Елена остановилась на свежеиспеченном рядовом советской армии инженеров Налбандяне Александре Серг… простите, Григорьевиче, рост 172 сантиметра (а где взять больше?), глаза карие, темный шатен, без особых примет, талантов и претензий, среднего интеллекта, кругозора, имущественного положения и прочая, прочая. И это выбор Елены? – спросите вы. Неужели она мечтала о таком муже? О нет, дорогой читатель, Елена мечтала вовсе не о таком и даже совсем о другом, ведь даже самая захудалая девица хочет иметь не просто мужа (с годами, правда, многие приходят именно к этому), но мужа, к примеру, красивого, желательно миллионера (пусть и подпольного), партийного деятеля (речь о временах, когда в конституции царила шестая статья) или, на худой конец, академика, а Елена – Елена мечтала быть женой гения. Конечно, гений понятие растяжимое, один считает таковыми только Микеланджело с Леонардо, а другой, сидя в кабаке с собратом по творческому союзу запросто провозглашает того гением после или, скорее, перед каждой рюмкой, без смущения выслушивая ответный панегирик (хотя, заметим, двадцать лет назад кабацкие восхваления все же не выносились на страницы газет, и понятие гениальности не было растянуто, как ныне, напоминая окончательно утративший форму пояс для чулок, налезающий на любую тушу, однако, делать нечего, незаметно, но безвозвратно мы переселились из обычного мира в рекламный, где писатели и артисты по инерции подаются публике в той же манере, что сыры и зубная паста). Елена на уровень малозаметных членов творческих союзов не опускалась, но и воспарять к высокому Возрождению почитала чрезмерным, ее вполне бы устроил калибр Минаса или Акопа Акопяна [9] . Однако, и Минасы рождаются не каждый день, и может так получиться, что в целом классе и даже школьном выпуске не обнаружится ни одного гения… что и говорить, в нашем веке нередки и случаи, когда ни одного, пусть и самого завалящего гения, да просто таланта не оказывается в отдельно, но целиком взятом поколении (речь, как вы понимаете, о гениях и талантах реальных, а не, как теперь модно выражаться, виртуальных), и есть признаки, что недалеко то время, когда от подобных выскочек избавится, наконец, все человечество и заживет спокойно, тихо (то есть громко, учитывая рост в геометрической прогрессии количества усилителей, громкоговорителей, ревцов, простите, певцов и ансамблей – увы, не дворцовых, не парковых и даже не пляжных – ведь шум, в отличие от гениев, произвести на свет несложно) и демократично, под самую завязку обеспеченное бытовой электроникой, туристическими поездками, полуфабрикатами и презервативами (а что еще человеку надо, если он живет, а не выпендривается?)… Словом, гениев в окружении Елены не оказалось. Ну что тут поделаешь! Выйти замуж за гения было бы заманчиво, но… И Елена решила просто выйти замуж.

9

Минас, Акоп Акопян – известные современные армянские художники.

Обрадованный Торгом – нельзя сказать, что осчастливленный, любой отец, как известно, переоценивает свое чадо, поднимая планку сверх всякой меры, Торгом, правда, не был настолько далек от действительности, сколь прочие, но и, будучи реалистом, считал себя вправе желать лучшего – итак, не осчастливленный, но обрадованный уже хотя бы тем, что в отличие от Абулика, новый претендент был при обоих родителях, гарантировавших часть неизбежных ежемесячных взносов в молодое хозяйство, которые большинство советских пап и мам вынуждено было делать, как минимум, до пенсии, Торгом закатил свадьбу на сотню персон, щедро украшенную жареными поросятами, разноцветной икрой и французским коньяком – последнее выглядело ни с чем не сообразной причудой, ведь пить в Армении французский коньяк почти то же самое, что во Франции душиться армянскими духами (буде таковые существовали бы). После свадьбы же было положено начало выдаче приданого – процесс, который впоследствии приобрел характер хронического. Первая атака, как обычно и случается, оказалась наиболее острой и продолжительной, в снятую для молодоженов обширную комнату в особнячке, ныне исчезнувшем с лица земли, а тогда располагавшемся в завидной близости и одновременно изолированно от центра, на поросшей лесом горке близ часового завода, позднее отчужденной и пущенной под строительство дома политпросвещения (достроенного в аккурат к моменту, когда то, что подразумевалось под политпросвещением, тихо скончалось, и в монументальном здании водворились те, против кого предполагалось политически просвещать – работники так называемого Американского университета), так вот в обширное, но, как выяснилось, все-таки недостаточно большое помещение последовательно ввозились части немецкого, а может, чешского мебельного гарнитура, носившего название «жилая комната», но вполне способного забить до отказа двухкомнатную табакерку или бонбоньерку, пышно именуемую в те годы квартирой, почему и некоторые его составляющие, например, письменный стол, застряли на веранде Торгомова дома. За мебелью последовали телевизор, холодильник, посуда, бесчисленное множество подушек, матрацев, одеял, простынь, полотенец и прочих решительно необходимых, а также совершенно лишних вещей, без которых, однако, не может обойтись ни одна женщина, а именно, разнообразных безделушек и даже игрушек, начиная с африканских масок из черного дерева и кончая плюшевыми зверями. Словом, приданое Елены ничем не уступало таковому ее мифической тезки, в нем не хватало разве что царства, скромного маленького царства, умещавшегося в античном городке с окрестностями. Впрочем, у царства есть один существенный недостаток, сбежав от опостылевшего мужа, с собой его не прихватишь, и даже малюсенькую Спарту тринадцатого века до нашей эры невозможно было втиснуть в отплывающий в Трою корабль, в силу чего разочарованной Елене Прекрасной пришлось ограничиться имуществом движимым, а именно, кое-какими сокровищами, которые молва и Гомер несправедливо считали принадлежавшими Менелаю – ну скажите, какие сокровища могут быть у того, кто пришел на все готовое, и неудивительно, что прекрасная аргивянка, не удовольствовавшись романтической юной страстью, таскала ночью на пару с Парисом оставленные ей папенькой ящики и бочонки…

Елена Аргивская торопливо рылась в ларях и коробах, извлекая серебряные кубки, золотые украшения, сосуды и одежды, которые небрежно бросала в большой сундук с откинутой крышкой.

– Елена, – прошептал Парис умоляюще, – Елена, оставь! Скоро начнет светать, нам надо спешить. Зачем тебе этот мусор? В доме моего отца ты найдешь все, что тебе может понадобиться, от благовоний и тончайших покрывал до ложа из слоновой кости. Я брошу к твоим ногам все золото Трои…

– Почему я должна явиться в дом своего жениха нищей? – возразила Елена, высокомерно вскинув голову. – Здесь все принадлежит мне, дворец этот возвел мой отец, и он же наполнил его богатствами, от которых ты велишь мне отказаться. Никогда! Это мое приданое…

Приданое Елены было более мобильным, и когда они с Аликом благополучно разошлись, немецкий гарнитур перевезли на родительскую квартиру, куда водворилась на время и сама Елена. Правда, и свекровь, не пожелавшая остаться внакладе, потребовала обратно подаренное невесте на свадьбу кольцо с бриллиантом, объявив его фамильной драгоценностью. И однако, раздел имущества носил такой же мирный характер, как и предыдущее двухлетнее сосуществование Елены с молодым супругом, разве что сосуществовать было куда более скучно. Скучно, ибо инженер не мог предложить

Елене даже разговоров об искусстве, о котором он не имел фактически никакого понятия. Отработав день на КАНАЗе, в КБ которого его пристроили на первых порах, он проводил вечер в точности, как положено среднестатистическому мужчине, то есть читал газеты, смотрел телевизор, уделяя, естественно, особое внимание футболу, иногда и отправлялся с приятелями на стадион, с приходившими в гости друзьями говорил, в основном, о политике (уму непостижимо, но в советское время тоже разговаривали, главным образом, о политике, о чем конкретно, Елена не знала, так как инстинктивно пропускала разглагольствования на эту тему мимо ушей, прислушиваясь только к политическим анекдотам), ну и о футболе, конечно. Правда, романы в «Иностранной литературе», любимом журнале русскоязычных армянских женщин, который Елена с немалыми ухищрениями выписывала, он почитывал, однако предпочитал детективы, что тоже было типично для среднестатистического советского интеллигента, в смысле, человека с высшим образованием. Но, к сожалению, Еленины вкусы и пристрастия он не разделял ни в коей мере. Так ни разу ей не удалось залучить его в филармонию или Дом камерной музыки, особенно Еленой любимый и посещаемый весьма активно в компании одной из двоюродных сестер, пианистки, работавшей аккомпаниаторшей в консерватории. К концертам Елена относилась истово и не пропускала ни одного мало-мальски заметного, придавая при этом большое значение антуражу, который дополнял праздник и был иной раз не менее существенен, чем исполняемое произведение (недаром ей так нравился Дом камерной музыки, она считала прелестными его стены и внутреннюю отделку), и в отличие от многих женщин, обзаводившихся новыми туалетами к свадьбе знакомых или к банкету, Елена способна была сшить платье или костюм к концерту Спивакова или гастролям Образцовой (правда, Образцова ей не приглянулась, пела она дурно, и покупка в честь ее приезда туфель позднее старательно замалчивалась, в отличие от спиваковского наряда, который демонстрировался с гордостью). Возможно, спросите вы, Алик, как широкие народные массы, предпочитал классической музыке легкую, и Елене следовало бы снизойти до совместного посещения концертов эстрадных звезд, ну например… Например?.. Ну бывали же в Ереване такого рода мероприятия? Да, конечно, хотя назвать имен мы не сумеем, ведь подобного вида звезды у каждого поколения свои, они старятся и умирают вместе с поколением, а нередко гаснут куда раньше, и упомнить, кто мельтешил на эстраде двадцать лет назад, мы вряд ли в состоянии, да это и не имеет значения, поскольку Алика мало волновала и музыка легкая, он мог послушать песенку-другую, сидя в кресле перед телевизором, но куда-то ради этого тащиться – благодарю покорно (так он, без сомнения, отозвался бы на предложение Елены сопроводить ее на концерт какой-нибудь вспыхнувшей Сверхновой).

Однако, музыкой пристрастия Елены вовсе не исчерпывались. Другая ее двоюродная сестра, окончив репинский институт, работала в картинной галерее, что немало способствовало Елениному интересу к живописи, какое-то время она заглядывала в галерею столь часто, что освоила ее почти как собственную квартиру и в случае надобности могла, пожалуй, сыграть роль гида, впрочем, нередко ее и играла, водя по залам знакомых, которых ей удавалось туда завлечь (Алика, скажем сразу, среди них не было), а завлекала она людей самых разных, от близких родственников до сотрудников, и от подруг до соучеников на циклах усовершенствования врачей (подшучивая над этим ее свойством, Артем, следующий, так сказать, по списку, называл ее массовиком-затейником. Не совсем так, я массовичка-затейница, – поправляла его Елена весело и не обижаясь, просветительство было ее вторым призванием, и никогда ни до, ни после коллеги по Институту, выбравшие ее как-то в профком, не видывали такого потока экскурсий и зрелищ). Но картинная галерея, как и галерея современного искусства, столь же досконально изученная Еленой уже самостоятельно, бледнели перед бесконечной чередой храмов, этим тысячезвенным ожерельем, опутывавшим армянские горы и пустыни. Когда кузина-искусствоведша вышла замуж за архитектора, всегда готового читать лекции, или, скорее, проповеди об армянской средневековой архитектуре, Елена, ведомая инстинктом с одной стороны и любопытством с другой, немедленно очутилась в первых рядах слушателей, что положило начало ее многолетнему хождению по святыням, осуществлявшемуся во множестве вариантов: то ей удавалось сагитировать очередного моторизованного поклонника, то приезжал какой-нибудь гость, которого надо было непременно ознакомить с архитектурными чудесами (заметим, что нет в мире нации, более приверженной застывшей музыке, чем армяне, какой бы самый что ни на есть глухой уголок Армении вы не выбрали для поездки, любой местный крестьянин с готовностью и со знанием дела проведет вас к руинам тысячелетней давности, либо поросшему мхом, но прекрасно сохранившемуся изящному маленькому храму двенадцатого или тринадцатого века), наконец, было и время, когда она имела роман с единомышленником и ездила с ним по районам на обычном рейсовом автобусе. Надо сказать, что в период жениховства Алик охотно посещал с Еленой Гарни и Гехард, а также Аштарак, где в самом центре среди одноэтажных мало приглядных домиков, из которых по существу и состоит весь городок, таится подлинная жемчужина – Кармравор, малюсенькая церквушка чуть ли не в рост человека под круглой, как шапочка, кокетливой красной черепичной крышей – однако позднее охота его изрядно уменьшилась, может, даже не потому, что златоперая птица была окольцована, и от него уже не требовалось «соответствовать», но просто в силу овладевшего им отношения к достопримечательностям, присущего девяносто девяти процентам человечества и выражающегося в четырех словах: «Я это уже видел». Вообще-то, конечно, сие человеческое качество не только извинительно, но и спасительно – для достопримечательностей. Вообразите, что случилось бы с памятниками архитектуры или живописи, если б не один из ста, но и прочие девяносто девять неустанно и ненасытно кружили бы по соборам или картинным галереям, бесконечно любуясь и упиваясь, а не ставя галочку и не убегая благополучно дальше и навсегда. Однако сама Елена как раз и была той одной из сотни, если она не видела Кармравор в течение полугода, ею овладевало, как выразился классик, беспокойство, и она начинала метаться в поисках спутников для очередного паломничества в Аштарак. Алик же… Но все уже ясно, больше на эту тему не будем, добавим лишь, что отчуждение супругов усугублялось и сексуальным недопониманием. Ага, скажет искушенный читатель, с этого и надо было начинать, не морочить голову концертами, экскурсиями и прочими средствами сублимации, а разобраться с главным, ибо всякая женщина готова простить не только ограниченность интересов и скудость духовной жизни, но даже грабежи и убийства мужчине, который… Ну понятно. Возможно, это и так, дорогой читатель, и не увиливая более от разговора на щекотливую тему, сообщим, что удовлетворенной женщиной Елену назвать было б трудно. Собственно, назвать можно, сама она, во всяком случае, себя неудовлетворенной не декларировала, поскольку отнюдь не многие из армянских женщин выносят из избы подобный сор, а если и выносят, то более чем осторожно и не расшвыривая по сторонам, но складывая в укромном местечке, иными словами, делясь только с очень редкими людьми, однако, это дела не меняет. Итак, партнер, и без того не вызывавший в Елене пылкой страсти, был еще и молод и, естественно, малоопытен. Почему естественно? А потому что в обществе, где женщине предписывается выходить замуж девственницей, да и после развода не резвиться, а блюсти себя, молодым мужчинам просто негде приобретать опыт и навыки, а пары случайных приключений где-нибудь на морском берегу для оттачивания мастерства явно недостаточно. Теоретически, конечно, определенных высот можно достичь и в супружестве (хотя, шепнем вам по секрету, читатель, даже это во многих слоях армянского общества, за исключением самых интеллигентных, возбраняется), но не за один день и не за месяц… да даже не за год!.. но года не надо, достаточно и месяца неудачных упражнений в стиле Дафниса и Хлои, чтобы отвратить женщину если не от секса вообще, то от данного партнера. Что и произошло. Впрочем, это отнюдь не означает, что Елена немедленно кинулась разводиться. Все не так просто, читатель. Ни сексуальное похолодание климата, ни, добавим, разногласия по поводу культурной программы сами по себе не могли служить достаточным основанием для разрыва, во всяком случае, в глазах Торгома и согласной с ним в данном случае (как и в большинстве других) Осанны.

– Что-то ты невесело глядишь, племянница, – сказал добродушно Икарий поникшей в своем кресле Елене, окидывая взором просторную комнату с ткацким станом, с которого свисало начатое и заброшенное – видно, давно, яркие краски уже потускнели под тонким слоем пыли – покрывало. Мотки пряжи были раскиданы повсюду, и девочка-малолетка, смугляночка, не похожая ни одной чертой на белокурую свою мать, с упоением вытягивала тонкие разноцветные нити, опутывая ими себя и предметы вокруг.

– Скучно мне, – промолвила Елена томно и запрокинула голову, уронив длинную, светившуюся в солнечном луче косу на каменный пол за креслом.

Икарий всплеснул руками.

– Скучно! Дома, среди родных, в отчем городе! Что же моей бедной Пенелопе сказать – вдалеке, на дикой Итаке, и одним богам олимпийским ведомо, увидит ли снова отца с матерью…

– Пенелопа не соскучится, – ответила Елена небрежно. – Одиссей умен и ловок. Не то что мой.

– Постыдись, девочка, – укоризненно закачал головой Икарий. – Менелай из знатнейшего дома Греции, герой, да и собой видный.

– Видный, – согласилась Елена. – Только не люблю я его, дядя. Не я ведь его в мужья выбирала, отец…

Конец ознакомительного фрагмента.