Елена
Шрифт:
Макарий рассказал ему об Иерусалиме — о том, как, невзирая на все перипетии истории, христиане не оставляли этот город ни когда он был разрушен, ни после того, как отстроили его заново; как они хранили, передавая из поколения в поколение, тайну святых мест. Он рассказал ему про Гефсиманские сады, про комнатку на втором этаже, где состоялась Тайная Вечеря, про крестный путь от судилища до Голгофы.
А потом он, совершенно естественно, заговорил о том главном, что было у него на уме. Он приехал в Никею, надеясь, что кто-нибудь этим заинтересуется, но на то, что представится настолько подходящий момент, никак не рассчитывал.
— А кроме того, в Иерусалиме находится самое святое из всех святых мест — гробница.
— Ты знаешь, где она?
— С точностью до нескольких
«Не так уж сложно»... Сколько раз Макарий смотрел на эту обширную, всегда заполненную людьми террасу, с болью в сердце думая о том, что скрыто под ней! Деревья в маленьком садике рядом с храмом выродились и измельчали, камни террасы были выщерблены, заменены новыми и опять выщерблены, даже статуя богини за два столетия одряхлела и уже не так поражала своим бесстыдством. По всему здесь видно было, что это навечно. Что там говорить о вере, которая сдвигает горы! Казалось, никому не под силу здесь что-то изменить, и сокровищу христиан уже никогда не суждено вновь увидеть свет.
Так думал Макарий в дни гонений. Но теперь повсюду звучали трубы, возвещающие победу, и он разговаривал с императором — воплощением земной власти. Все не так уж сложно, надо просто разгрести кучу мусора — так представилось это императору. Он отдал приказ с такой же легкостью, с какой домохозяйка велит разобрать вещи в шкафу.
— Ну конечно! — воскликнул он. — Начинай немедленно, как только вернешься к себе. Я распоряжусь, чтобы тебе предоставили столько рабочей силы, сколько понадобится. Сделай все как следует. Смотри, не подкачай.
Не подкачал ли он? Этот вопрос постоянно мучил Макария, заставляя его снова и снова копаться в своей незапятнанной совести, чтобы понять, где была допущена ошибка. Уже год прошел после той беседы в Никее. То, что было сделано с тех пор, поражало воображение, — однако радости Макарий не испытывал.
Первые раскопки не представили особых трудностей. Холм, на который всегда указывали христиане как на место распятия и воскресения, находился почти в центре нового города. От прежней городской стены, которая когда-то проходила неподалеку, сейчас не осталось и следов. На ее месте стояли новые кварталы Аэлии Капитолины, распространившиеся за пределы старого города, — прямоугольный участок, заложенный строителями среди холмов и долин, руин и пересохших каналов. С таким же успехом он мог находиться и в Британии, и в Африке — стандартный городок II века, с небольшим гарнизоном. Храм Венеры, садик при нем и перекресток пришлись на то место, где когда-то была небольшая лощина между каменистыми холмами. Строители Адриана завалили ее мусором — недостатка в нем не было — и выровняли. Теперь строители Константина убрали этот мусор. Распознать первоначальные каменистые склоны, наткнувшись на них, было нетрудно. Не прошло и нескольких месяцев, как все было расчищено, и стали хорошо видны оба холма и лощина. Тот холм, что пониже, и был Голгофой. В тридцати локтях от него, посередине противоположного склона, находилась гробница: ступенька, ведущая вниз, вертикально стоящая скала, вырубленная в ней низенькая дверь, небольшая проходная комнатка и внутренняя погребальная камера, где когда-то лежало Божественное Тело, — все в точности так, как и представлял себе Макарий.
Бесчисленное множество раз он мысленно проходил по дороге, ведущей на Голгофу, останавливаясь там, где останавливался обессиленный Христос. Он стоял, потрясенный до глубины души, перед тремя крестами,
Сообщение об окончании раскопок было передано Константину огнями, зажженными на сигнальных башнях, которые стояли цепочкой от Кесарии до Никомедии. Оно пришло как раз вовремя: Константин только что вернулся из Рима, куда ездил отдохнуть, — вернулся раздраженный, удрученный и одинокий. Ему просто необходимо было что-нибудь в этом роде — еще одна блестящая победа, еще одно чудо. И вот оно совершилось — несомненное свидетельство того, что, какие бы темные дела ни творились когда-то на Палатине, они прощены и забыты и что он снова осенен сияющим ореолом Божьего благоволения.
Он тут же написал восторженное письмо Макарию:
«Как любит нас Господь! У меня не хватает слов. Нам, чьи враги повержены, а души чисты, теперь явлено то, что было скрыто на протяжении поколений, — гробница, подлинное напоминание о Страстях Господних и Воскресении. Это превышает всякое воображение. Вот доказательство того, как правильно мы поступили, приняв христианскую веру. Присмотри за тем, чтобы там опять не восстановили этот идолопоклоннический храм. Вместо него мы построим церковь — самую прекрасную в мире, другой такой не будет нигде. Вы должны об этом позаботиться — ты, наместник и Драцилиан. Вы получите все, о чем только попросите. Сколько понадобится колонн? Сколько мрамора пойдет на все остальное? Церковь должна быть прочной и великолепной. Напиши мне, что тебе послать. Это единственное в своем роде место, и оно заслуживает особой заботы. Какая, по-твоему, должна быть крыша — куполом или плоская? Если куполом, то он должен быть позолочен. Посчитай, сколько нужно будет золота, и пришли расчет как можно скорее. А как насчет балок и деревянной отделки, если ты решишь делать крышу плоской? Сообщи мне. Благослови тебя Господь, дорогой брат мой».
Именно это письмо, исполненное благоволения, встряхнуло епископа и нарушило его тихое ликование. Восторги императора встревожили его. Макарий понял, что прежним временам уже не вернуться. Скоро придет конец этому мирному уголку, где он мог предаваться благочестивым размышлениям и наставлять немногочисленную местную паству. Сюда нахлынут паломники. Нужно будет что-то сделать, чтобы обеспечить сохранность святых мест, и подумать, где размещать приезжих. Но больше всего напугали его слова о церкви, «самой прекрасной в мире» — и это из уст того, кто уже поразил Европу размахом церковного строительства, кто в одном только Риме потратил на церкви столько денег, что на них можно было бы содержать целую армию, кто сейчас планировал огромное строительство в Византии. Что понимал Макарий, провинциальный священник, большую часть своей жизни прятавшийся от стражников, в порфировых плитах и позолоте?
Все стали с ним крайне вежливы. Наместник, архитектор Драцилиан, подрядчики и надсмотрщики прислушивались к каждому его слову. И тем не менее он чувствовал, что все делается не так, как надо, но помешать этому никак не мог.
Если бы только архитекторы империи не были одержимы такой страстью к симметрии! Драцилиан, не успев толком осмотреть место строительства, уже заговорил о том, что его надо выровнять и перепланировать. Он не скрывал своего недовольства тем, что гробница не находится точно к западу от Голгофы, и даже намекнул, что не худо бы это как-нибудь исправить. Тут Макарий, правда, встал насмерть; но то, что у Драцилиана в конечном счете получилось, было немногим лучше. Макарию показывали планы и чертежи, засыпали его техническими терминами, и он давал свое согласие, сам не понимая на что. На святых местах закопошились толпы рабочих. Повсюду были тачки, сходни, леса; окинуть взглядом всю стройку было неоткуда, и, хотя Макарий имел на нее беспрепятственный доступ, он сразу терялся в суматохе и тучах пыли.