Эльфийская стража
Шрифт:
– Ишь, красотищато какая, – не сдержался Лемех, выводя коней. Сёдла наложил, не поленился, хотя эльф глядел подозрительно – мол, всё равно же пешком идём, к чему тебе эта сбруя?
Провожатый вновь отмолчался. Чтото здесь было не то, но – отнюдь не засада. Всяких засад повидал Лемех на своём веку, и сиживать в них довелось, и попадать. И других вести в западню доводилось тоже. Эльф никак не старался убаюкать, успокоить Лемеха, не старался уверить, что, мол, всё в порядке. Не пытался показаться дружелюбным, расположить к себе, польстить. Совсем наоборот. Словно никому тут не нужны никакие Лемехи.
– Ну, братец, ты как хочешь,
– Я не человек, – холодно перебил его эльф. – И я тебе не брат.
Ага. Проняло. Отвечает.
– Ээ, братец, все мы на двух ногах ходим, двумя глазами глядим, двумя руками да десятью пальцами дела делаем. Ну и остальное небось у нас тоже одинаковое, э? – как мог скабрезно усмехнулся Лемех. – В чём разницато? Шапочки с перьями носите? Из лука ловко бьёте? Иль носы у ваших чуть не такие? А толкуто, братец, толкуто? Полночьто ваш, эвон, мне про Эльфийскую Стражу речи прелестные вёл, зазывал, значит; под руку Зачарованного Леса перейти, княжеские данивыходы не платить, в Княжгород ничего не слать; рука об руку сражаться. А ежели «рука об руку» и плечом к плечу, так тут, прости, хозяин ласковый, ближе брата становишься. Побратимы, кто кровь смешал – друг друга крепче камня держатся, крепче родни. Ну, что теперьто скажешь, э?
Владеть лицом эльф не умел. Маска холодного безразличия спала, на узких скулах вспухали желваки.
– Ничего не понимаешь ты, человек. Никогда люди и эльфы не встанут вровень!
– Спасибо, братец, что не врёшь, что правду говоришь, как меж своими и принято, – невозмутимо отозвался Лемех. – Своим лгать – последнее дело. У нас в роте ведь как бывало – не сойдутся двое нравом, давай друг другу в котелок плевать украдкой, а то и впрямую или там поносными словами ругаться; так мы их того, лицом к лицу поставим, деритесь, мол, до первой крови. Ну, и лежачего не бить, само собой тоже. И знаешь что, братец? Подерутся они так, подерутся, носы друг дружке расквасят, а потом – эвон! – и закадычными приятелями сделаются. А всё почему? – потому что правду говорили. Мол, не нравишься ты мне. Так что ты тоже всё верно делаешь. Ну, с души тебя воротит от меня – что ж, бывает. Меня от многих ротных собратьев тоже воротило. А в бою, поверишь ли, нет, ближе никого не было. Умирали друг за дружку, на плечах раненых выносили, чтобы только на поживу врагу не оставлять. Вот Полночь – он это, похоже, понимал.
Эльф слушал, кривясь и судорожно стискивая длинный лук. По всему видно было, что он с огромным удовольствием всадил бы Лемеху в живот длинную белооперённую стрелу.
– Ничего, ничего, братец, – благодушно ухмыльнулся хуторянин, – в бой вместе сходим разок, с нечистью схлестнёмся – так и впрямь роднее братьев сделаемся.
Эльфа аж передёрнуло, однако он так и не нашёлся, что ответить.
Чем глубже в лес – нет, не «больше дров», но больше магии. Больше того, что якобы могут ощущать одни лишь обучавшиеся в Ордосской академии чародеи при посохе. У Лемеха всё ощутимее покалывало в кончиках пальцев, щекотало затылок. От странных запахов щемило в носу, слезились глаза.
Утром Зачарованный Лес ожил. Как и полагается, эльфы не строили себе никаких хором, довольствовались жильём на вершинах деревьев, искусно сплетёнными живыми ветвями. Кажется, они вообще не срезали ничего живого. Знать бы ещё,
Что они тут едят, тоже непонятно. Нигде ни полей, ни лугов, ни вообще хоть какихто прогалин. Может, конечно, на грибах сидят, но грибыто они того, разные бывают. От иных изрядные помутнения в голове случаются.
Странное, конечно, место. Жилища эти в поднебесье… а коль пожар случится? Молния ударит? Ещё чтото?
И детей нет. Совершенно. Ни одного. Эльфки и эльфы парочками, держась за руки, – это пожалуйста, а вот детворы не видать. В отличие от любой человеческой деревни, там половина народу всегда детвора.
Деревья становились выше, и здесь, в сердце Зачарованного Леса, казалось, царит вечная весна. Всё цветёт, всё молодое и зелёное; Лемех мельком подумал, что почти бессмертным по людским меркам эльфам, наверное, претит сама мысль об осени и мёртвой зиме, сне всего живого.
– Долго ль ещё, братец?
Эльф скрипнул зубами.
– Почти пришли, человек.
И верно, деревянных фигур по сторонам широкой тропы, превратившейся почти в дорогу, стало так много, что они почти закрыли кустарник вдоль обочин.
Последний поворот, и Лемеху открылось нечто вроде площади, которую бывшему наёмнику так и хотелось назвать «рыночной». Однако над головой – лишь высоченный свод сомкнувшихся ветвей, эльфы почемуто очень не любили, чтобы солнечный свет доходил бы до земли. Светлозолотистые стволы, на нижних ветвях – каждая в два, а то и три обхвата – сплетённые из молодых живых побегов домишки, так похожие на птичьи гнёзда.
Земля под ногами покрыта всё тем же мхом с цветами.
Здесь эльфов оказалось не в пример больше. Стояли небольшими кучками, сидели на импровизированных скамьях – ими служили изогнувшиеся и вытянувшиеся вдоль самой земли стволы живых деревьев; коегде били небольшие фонтаны, прямо из древесных дупл.
Никаких тебе «дворцов», «замков» или хотя бы «хором», подумал Лемех. Нет у этих эльфов правителя, что ли? Всё не как у людей…
– Жди, – коротко бросил эльф, быстрым шагом направляясь через площадь.
– Ждипожди, – проворчал Лемех так, чтобы слышали. – Сколько тащились, ноги ломали – сесть негде! Лошадей у меня трое – с нимито что делать?..
Пока возился, задавал коням овса в сумках, не заметил, как эльфпровожатый вернулся. И не один.
– Лемех! Какими судьбами, как у вас говорят? И что ж про свисток мой не вспомянул? Зря давал тебе, что ли?
– Здравствовать тебе, Полночь. Видишь, настал мой черёд к тебе в гости являться. Хоть и незваным, ну да тут мы квиты. А про свисток твой… оставил его дома. Вдруг он мне там нужнее будет, когда вернусь. Тут мало ли что случиться может, вдруг потеряю…
Эльф, в вычурной шапке с ещё более длинным изумруднозелёным пером от невесть какой птицы и плотных, в обтяжку («и это не как у всех!»), рубахе и коротких, до колен, портах, казался свежим и бодрым. Лишь от последней фразы Лемеха по не имеющему возраста лицу пробежало нечто вроде лёгкой тени.
– Не потерял бы. Впрочем, не взял – значит не взял. Так ты о сыновьях печёшься, Лемех?
– Удивляюсь догадливости твоей, Полночь, – усмехнулся хуторянин. – Их у меня свели бесчестно, обманув, чарами головы задурив. Не по совести делано, Полночь, не как меж соседями принято. Но видишь – я к тебе сам пришёл, один. Другие хуторазаимки не поднимал, народ с топорами да рогатинами не сзывал.