Элианна, подарок бога
Шрифт:
— Ты вернешься, когда я разрешу, понял?! — крикнула ему вдогонку Любка и повернулась к Семену, спросила совсем другим тоном: — Я правильно сделала?
— Молодец, — усмехнулся Семен. — Умница.
— А я их пиццей кормила, засранцев! — остывая, сокрушилась Любка.
— Да я их маму имел! — заметил вспыльчивый Вахтанг.
Сказать, что теперь каждый вечер в «Распутине» был аншлаг, это не сказать ничего!
— Милый, почему мы туда идем, если там стреляют? — спрашивали брайтонские
— Потому что! Там пляшут такие телки, что можно лопнуть без всякой стрельбы!
— Тогда иди сам! И если у тебя лопнет ширинка, я зашивать не буду!
Короче говоря, теперь по вечерам в «Распутин» выстраивались такие мужские очереди, каких в Союзе не было даже за индийскими презервативами с усиками. А в цветочном магазине на авеню U у хромой Цили разбирали все цветы подчистую, включая гладиолусы, которые обычно брали только на кладбище. И все это цветочное богатство щедро сыпалось к длинным ногам девочек Любкиного кордебалета буквально после их первого же выхода на сцену.
Был, я хочу вам напомнить, всего лишь 1980 год, когда никто из советских эмигрантов еще не летал в Париж в «Мулен Руж» и даже не ходил на бродвейские мюзиклы. А из советских мюзиклов все помнили только целомудренную «Карнавальную ночь». И вдруг прямо на Брайтоне, то есть «с доставкой на дом», самые длинноногие girls, да еще практически голые, так задирали ноги и трясли юными грудками, что зал ревел от восторга и швырял на сцену не только цветы, но и именные — «третьей брюнетке справа» или «рыженькой слева» — самолеты из стодолларовых купюр.
Но самый большой урожай восторгов доставался, конечно, двадцатипятилетней Любке Гусь! Не знаю, имела ли такой успех двадцатипятилетняя Любовь Орлова, когда играла Периколу в музыкальной студии при МХАТе. Да, на одном из спектаклей «Периколы» Орлову увидел режиссер Григорий Александров и тут же отбил ее у мужа-австрийца. Ну а нашу Любку кто только не пытался отбить у Иосифа! Уже на третьем представлении за самыми первыми (и самыми дорогими) столиками у сцены сидели:
а) тот самый хирург Зигмунд Краус, который делал Иосифу операцию. Теперь, глядя на Любку серыми немецкими глазами, он уже жалел, что во время операции не отключил у Иосифа сердце и не сделал Любку вдовой,
б) врач-вирусолог Сэмюэл Шварц, создатель «атомной бомбы» — теперь он мечтал потрогать Любку не только за руку,
в) Томас Ровенко и Стив Контелло — оба, конечно, только для того, чтобы получить у Иосифа показания на Сильвио Маретти. (Я, правда, не знаю, оплачивало ли ФБР их ужины в «Распутине» и букеты цветов, которые они клали у Любкиных ног.),
г) Алекс Кант, корреспондент «Нового русского слова», Шломо Аронс, корреспондент еврейской газеты «Форвард», и еще несколько журналистов из американских и испанских газет. Скажите, для чего сюда приходили эти писаки, если их репортажи о сенсационном открытии «Распутина» уже были опубликованы в их газетах?
А кроме этих уже знакомых нам лиц, тут сидели еще десятки автомобильных дилеров, хозяев брайтонских мебельных, продовольственных, обувных и прочих магазинов и туристических агентств. И все они буквально пожирали глазами и Любку, и весь ее кордебалет, мысленно снимали с них последние стринги и теряли дыхание от захватывающих перспектив.
А Любка и ее танцовщицы чувствовали, конечно, это воспламенение
Тут я обязан отвлечься, к сожалению, от эротических танцев Любкиного кордебалета и пояснить, почему Иосиф так быстро покинул больницу и снова оказался в подвале «Распутина». Во-первых, скажу вам по собственному опыту, пребывание в отделении реанимации, где в каждой палате кто-то стонет, не то отдавая концы, не то с трудом выползая с того света, а кто-то шаркает по коридору, опираясь на капельницу, а еще кто-то по-стариковски храпит, пускает газы или тягостно зовет медсестру, — все это, доложу я вам, не бодрит и не прибавляет иммунитета. А во-вторых, администрация Бруклинского мемориального госпиталя не позволила Семену Гусю держать у палаты Иосифа больше двух охранников, но что такое два охранника против «быков» Сильвио Маретти, которые могли нагрянуть сюда в любую минуту? И вот, взвесив это всё, братья Гусь решили, что куда безопасней будет для Иосифа проходить реанимацию под надзором русских врачей в родном «Распутине» и под охраной всей его службы безопасности. Дома, как говорится, и стены помогают, даже если эти стены дрожат по вечерам от Любкиного канкана.
Не помню, на пятый или на шестой вечер после второго открытия «Распутина» (сразу после первого пришлось вставлять новые окна и менять люстру), так вот, на пятый или на шестой вечер, когда закатное солнце уже прятало в Атлантике свой злато-сонный лик и последние его лучи розовым протуберанцем восходили к небу, — именно в это время на оживленном Брайтон-Бич-авеню вдруг снова появился уже знакомый местным жителям кортеж из черного джипа «чероки» и бронированного серебристого «роллс-ройса».
Изумлению аборигенов не было предела:
— Нет, вы только посмотрите на эту наглость! Это же Сильвио Маретти!
Отвлекаясь от уличных лотков c горячими чебуреками и вареной кукурузой, люди стояли, разинув рты от потрясения:
— Вот сволочь! Он уже едет тут как хозяин!
— Та-ак! Сейчас в «Распутине» снова будет стрельба!
И кортеж действительно подкатил к «Распутину», по всему фронтону которого бежала яркая неоновая реклама с танцующей Любкой и ее кордебалетом.
Но, конечно, кто-то уже успел позвонить в «Распутин», и вся служба охраны во главе с самим Семеном Гусем выскочила навстречу итальянцам с оружием наизготовку.
Однако итальянские опричники дона Сильвио сделали вид, что этого оружия в упор не видят. Распахнув вместительный багажник «чероки», они извлекли огромную корзину алых роз и вчетвером понесли ее в «Распутин». И в этот момент из «роллс-ройса» вышел сам дон Сильвио Маретти со своим консольеро Захрио Муччи, оба не спеша двинулись следом за розами.
Конечно, Семен Гусь заступил им дорогу. Начитавшись Марио Пьюзи и других певцов итальянской мафии, он первым делом проверил корзину с розами. Но, кроме острых шипов, его пальцы ничего там не обнаружили, и, выматерившись, Семен выдернул из корзины свою окровавленную руку.