Элианна, подарок бога
Шрифт:
— Я не понял. Марик сказал, шо ты будешь делать из меня легенду, а ты спрашиваешь за немецкие аборты.
Мы сидели на лавочке брайтонского бордвока, и вся Атлантика, сиреневая от закатного солнца, тихо лежала у наших ног.
— Яша, ты ж видишь, — ответил я, включаясь в его прилипчивый одесский акцент, — я еще не достал диктофон. Так было тридцать тыщ абортов? Или не было?
Глядя в океанскую даль своего прошлого, он пожевал губами:
— Ты хочешь знать правду?
— Да, Яша. Я хочу знать правду.
— Зачем?
— Потому
— У них была твоя фамилия?
— Это у меня их фамилия. В сорок втором моя бабушка получила сразу две повестки, что оба пропали без вести.
— Дворкины? — Он снова прищурился, глядя в эту Атлантику, словно пытаясь, как Черномор, вывести из ее глубины моих погибших дядек. Но после паузы покачал головой: — Нет, таких я не встречал.
Я подождал, но старик молчал, и я напомнил:
— Так шо про аборты?
— Ладно… — произнес старик. — Я скажу тебе правду. Мы в этом не участвовали.
— То есть? — не понял я.
— А как ты думаешь? — Он повернулся ко мне, и я впервые увидел так близко его глаза — зеленые и словно подернутые патиной желтизны. — Я мог прикоснуться к немке, если ее отец или брат сжигал в крематории мою сестру или мать? А? Я буду иметь эту немку? Или ты думаешь, они не стонали от кайфа, когда их имели наши солдаты? Нет, мы, евреи, в этом не участвовали.
— Ну-у… — протянул я. — Ты не можешь говорить за всех…
— Могу! — отрезал он и даже рубанул воздух левой рукой без двух пальцев. — Во-первых, я президент Ассоциации ветеранов войны. А во-вторых, я прошел со своей камерой сначала от Бреста до Сталинграда, а потом от Москвы до Берлина. Я могу говорить за всех.
Я знал, что он не врет, — я видел его документы оператора Центральной студии кинохроники, орденские книжки и фронтовые фотографии с Романом Карменом, когда писал в «Новом русском слове» об их ассоциации.
— Ладно, — сказал я и достал диктофон.
Яков покосился на него и спросил:
— Ты вообще собираешься начать ваше радио? Или это еще одна афера, как липовые медицинские страховки?
— Если бы это была афера, стал бы я приезжать на Брайтон с диктофоном?
— Не знаю… — сказал старик. — Ты правда учился во ВГИКе?
— Конечно. А что?
— И ты знал Кармена?
— За Кармена ты меня уже спрашивал прошлый раз. Я даже знаю его жену Майю и был у них на даче в Переделкине. Алена, дочь Майи, замужем за Труниным, моим приятелем и автором «Белорусского вокзала».
— Да? Гм… А какие фильмы снял Кармен?
Я усмехнулся:
— Это экзамен? Пожалуйста: «Пылающий остров», «Суд народов», «Великая Отечественная», «Повесть о нефтяниках Каспия»… Еще?
— Хватит. Между прочим, и «Суд народов», и «Великую Отечественную» я делал вместе с ним. Можешь включить свой аппарат. У меня есть для тебя одна история. Я тридцать лет никому ее не рассказывал, даже Кармену. Думал сам сделать ее в кино. Но теперь мне хотя бы пенсию выбить, как у американцев. Они, между прочим, воевали на Втором фронте, а мы-то на Первом!
— Если
Он повернулся ко мне:
— Ты думаешь?
— Уверен. Буш воевал, был военным летчиком, немцы его сбили. Если он будет в Белом доме, мы напишем ему такое письмо — он будет рыдать! Ты же знаешь, я писать умею.
— Да, я читал «Шереметьевскую таможню». В Бресте на таможне было еще хуже. Они разрубили мой протез.
— Иди ты! — изумился я и включил диктофон. — У тебя протез? Где?
Он поднял штанину левой ноги, и я увидел его протез — блестящий металлический штырь с шарниром в лодыжке.
— Но это немецкий, — сказал старик. — А тогда у меня был деревянный, советский. Они его топором… Бриллианты искали.
Я усмехнулся:
— Нашли?
И вдруг он сказал:
— Конечно, нашли… Один орден «Красного Знамени», один «Славы», медаль «За оборону Сталинграда» и четыре за взятие Киева, Вены, Будапешта и Берлина.
— Не отдали?
— Протез отдали, щепками.
— И как же ты ехал?
— А так и ехал до Вены. Прыгал на одной ноге. В Вене Дэвид Харрис — ты его знаешь — сделал мне этот, немецкий. Так что теперь у меня одна нога наша, еврейская, а вторая… — и старик с силой похлопал себя по левому колену.
Я улыбнулся:
— А как насчет?..
— Насчет не беспокойся, — тут же ответил он. — Обхожусь без протеза. Не так часто, как раньше, но… А ты вообще любишь джаз?
Я изумился:
— Джаз? Конечно, люблю. Почему ты спрашиваешь?
— Тогда слушай… — Он повернулся к океану и стал, словно сетью, вытягивать из него слова: — Это была секретная операция, американцы называли ее Frantic Joe — «Неистовый Джо». То есть, «Неистовый Сталин». А суть была вот в чем. Летом сорок четвертого года, еще до открытия их Второго фронта и высадки в Нормандии, их Би-17, «летающие крепости», летали из Англии бомбить немецкие заводы в Германии и даже в Румынии. А потом исчезали. Просто исчезали, и всё. Даже «мессершмитты» не успевали перехватить их на обратном пути в Англию, хотя от Румынии до Англии восемь часов лету. Ну, в то время, теми самолетами. Гитлер, Геринг и командование Luftwaffe бесились от злости. Они не могли понять, как американцы могут лететь от Англии до Румынии и без всякой дозаправки вернуться обратно. Да еще незаметно! А все было просто: янки, отбомбившись, не летели в Англию, а летели на восток и садились за линией нашего фронта на аэродром, построенный под Полтавой по тайному договору Сталина, Рузвельта и Черчилля. Там американцы отдыхали, заправлялись и опять бомбили немцев. То была так называемая «треугольная миссия» — американцы летали по треугольнику Полтава — Италия — Англия — Полтава и бомбили немцев по дороге. А теперь вот история, которую я вже никогда в кино не сниму, а ты — не знаю, вдруг ты и в Голливуд прорвешься. Слушай. В июне сорок четвертого в Англии, на американской базе в Сорп Абботс командование Восьмой авиадивизии каждый день собирало по сорок — пятьдесят самых лучших пилотов, штурманов, радистов и стрелков и предлагало им принять участие в «секретной миссии особой важности». Никто не отказывался, в том числе экипаж Би-17G, который все называли The Flying Jazz, «Летающий Джаз». Ты знаешь, какой экипаж у «Летающих крепостей»?