Эликсир жизни
Шрифт:
После семинара я побежал в библиотеку и взял тот самый журнал Nature. Да, там была статья о поглощении света в макромолекулах. Но никаких «решающих результатов», о которых возвестил Лизарев, там не оказалось. Это была статья английских химиков, синтезировавших макромолекулу, в которой много центров располагались один над другим в виде стопки. В статье не было никакой физической модели или эксперимента по выяснению особенностей поглощения фотонов в такой макромолекуле. Я пошел с журналом к Лизареву и спросил, об этой ли статье он говорил и если да, то где же здесь «четко показано»? Лизарев заерзал и заверещал, что всё это не имеет ни какого значения, ибо это частности, но существуют незыблемые основы науки, которые никому не позволено расшатывать. Я усмехнулся: «Это не ответ». И попросил
Защита докторской на бис и ура
Лизарев полгода тянул с оформлением заключения, однако ж, совместно с Комаряком, состряпал его. В этом документе, подписанным им и секретарем Судихиной, а также завизированным директором Фоменко, говорилось, что все результаты, полученные Никишиным, ошибочны и не достоверны, а поэтому диссертация не может быть рекомендована к защите. Я написал служебную записку директору: «Уважаемый Егор Егорович! Прошу Вас обратить внимание на несоответствие выданного мне заключения семинара и реальной его стенограммы». Никакого ответа. Говорят: не плюй против ветра. Я плюнул – и нечего; ну, подумаешь, утерся.
Как говорится, идеями я позавтракал, принципами пообедал, раскаянием поужинал. Получив на руки отрицательный отзыв родного Института, решил все-таки попытаться защитить докторскую. И отдал свой манускрипт в ученый совет в Москве. Диссертация попала на рецензию профессору А.Л.Блюму. Узнав об этом, я подумал: «Ну, всё, кранты». Дело в том, что Блюм был лучшим другом Шмуня. Кроме того, он благосклонно относился к Бубрецову который когда-то был его студентом. Научное сообщество очень тесно: куда ни сунешься, кругом друзья-приятели, кумовья и соратники.
Но именно Блюм в свое время дал добро на публикацию в журнале «Биофизик» моей критической статьи о шмуневских «флуктуациях». До этого статью упорно, в течение пяти лет, редакция отклоняла под разными предлогами. Блюм занял тогда принципиальную позицию: проблемы надо не замалчивать, а обсуждать. Не смотря на дружбу со Шмунем, он долго относился к «планетарнологическим флуктуациям» довольно скептически. К сожалению, с годами он к ним привык и даже как будто уверовал.
Персонально с Блюмом я раньше не сталкивался, но зато с удовольствием читал и перечитывал его книжку «Проблемы биофизики». Это была одна из тех редких в науке монографий, в которой автор не пересказывает как попугай кто и чего делал, а анализирует самые интересные результаты, сопоставляет, критически оценивает, делает выводы. При этом никакого выпендрежа. Самобытный автор не оригинальничает.
Моя диссертация Блюму понравилась. И я видел, что дело не только в природной доброжелательности Блюма, но, прежде всего, в профессиональной беспристрастной оценке. Потом Блюм дал почитать диссертацию трем членам ученого совета своего Института. Они высказали положительное мнение. Состоялся семинар, на котором присутствовали сотрудники нескольких лабораторий. Они рекомендовали работу к защите.
На защите, после моего доклада, в ходе дискуссии Блюм отметил: «Наука это опровержение догм. По части опровержений Никишин превзошел даже меня». Публика оживилась и заулыбалась. Блюм продолжил: «Не важно, доктором каких наук – физико-математических, химических или биологических – станет диссертант. Важно, что это прекрасная биофизическая работа». И добавил: «Еще я хотел бы заметить, что этого исследователя наблюдаю со стороны уже давно, и должен сказать, что по сравнению с прежними временами, теперь он иногда бывает вежливым». Зал одобрительно засмеялся. Да, в дискуссиях я про вежливость иногда забывал. Блюм это верно подметил. Не зря говорят, что кому недосуг быть вежливым, тому придется носить железные доспехи. Но, с другой стороны, ведь вежливый вынужден выслушивать всё подряд…
Слово взял оппонент, профессор А.Я.Потапов: «Я знаю Никишина много лет, причем, еще с его студенческого диплома. Как из самых норовистых жеребят выходят наилучшие скакуны, так из самых ершистых студентов получаются настоящие ученые. Я читал ряд статей Никишина в престижных журналах. Для меня любая его публикация – как знак качества. В диссертации приведены новые методы
Когда секретарь стала зачитывать отрицательный отзыв моего Института, то один из членов совета удивился вслух: «Как же это понимать? На протяжении ряда лет Никишин публиковался в отечественных и зарубежных журналах, получал патенты и гранты, написал 4 монографии, две из которых изданы за рубежом, и его дирекция не была против. А как только дело дошло до защиты докторской – состряпала пасквильный отзыв, с которым одна дорога – в тюрьму!». Члены совета засмеялись, посовещались и единогласно проголосовали «за». ВАКу пришлось эту резолюцию утвердить.
Спустя некоторое время произошел такой казус. Одну из моих статей Лизарев, как член редколлегии журнала «Биофизик», никак не хотел пропускать в печать. Статья валялась в редакции 3 года, хотя за это время получила 4 положительных отзыва от рецензентов. На заседании редколлегии глав-ред Фоменко предложил отправить статью еще на одну рецензию. И тут Блюм авторитетно нажал: «Егор Егорович! У тебя совесть есть? Если бы мы каждую статью посылали на рецензию по пять раз, то за недостатком принятых статей пришлось бы закрыть журнал». Тот начал оправдываться: «Да нет, я лично ничего против Никишина не имею. У него хороший уровень». «А тогда какого черта ты завизировал безобразный отзыв на его диссертацию?!», – возмущенно спросил Блюм. Фоменко молча опустил голову и начал разглядывать полоски на своих брюках. Блюм сказал ему нравоучительно: «Не поручай дело дуракам, ибо в дураках сам и останешься». Статью решено было печатать.
Беляева увольняют
Беляев три раза в неделю (по вечерам после работы и в выходные) бегал по 30–40 км. Во время марафонов он не просто переставлял ноги. Во время бега он еще двигал мозгами: обдумывал результаты и планировал опыты. Такая двойная нагрузка – на ноги и голову – изнуряла его. Я это чувствовал, а он нет. Я предупреждал: «Герундий! Нельзя так, на износ. Надорвешься». Твердил ему это постоянно. Как говорится, кто хочет слыть хорошим предсказателем, тот должен каркать не умолкая. Он отрицательно мотал головой и смеялся: «Не только не надорвусь, но с каждым годом буду всё крепче и крепче. Чтобы победить, спортсмен всегда прыгает выше планки; точно так же нужно делать в жизни. В 60 лет я стану чемпионом мира среди марафонцев и буду давать пресс-конференцию на 4-х языках». На это я философски замечал: «Планы у нас всегда серьезные, а результаты смешные или грустные». Так и получилось.
Это произошло зимой, сразу после того как Беляева выгнали с работы. А уволили его по нескольким причинам. Во-первых, в Институте проводилась очередная кампания по сокращению штатов. Этот процесс традиционно начали с мозгов, то бишь с научных сотрудников. По длинным институтским коридорам они, полуголодные и сирые, бродили как привидения. Сколько рухнувших надежд! Сколько сломанных судеб! Армия секретарш, бухгалтеров, вахтеров, биоблиотекарш, уборщиц, кадровиков и прочих жизненно важных для науки персон не пострадала. Уж не говорю о дирекции, которая умудрилась даже разбухнуть. Академические институты для того и существуют, чтобы в стране не было официальной безработицы и чтобы ученые головастики не считали себя незаменимыми. Правительство страны и Президиум Академии придерживались той точки зрения, что чем меньше будет число ученых, тем роскошней расцветет отечественная наука.