Эликсир жизни
Шрифт:
Тем временем два врача (молодой и старый) и две медсестрички (обе хорошенькие) снова начали надо мной колдовать. Я прокомментировал: «Начинающий врач хочет вылечить всех пациентов, но не может, а опытный врач может вылечить всех, но не хочет стать безработным. Профессор медицины знает о болезнях всё, но ничего не может; врач знает многое и может кое-что, медсестра не знает ничего, но может всё». «Больной! Вы что-то очень шустрый! Лежите тихо!», – сделала замечание медсестра. «А разве здоровые больные Вас не радуют? Как Вас зовут?», – спросил я. «Раз спросил, как зовут, значит будет жить!», – засмеялась другая. «Сестричка, я ведь ни разу в жизни в больницах не лежал». – «Ни разу?». – «Ну, разве что в роддоме». Все удивленно уставились на меня. «Я с мамой
Анализы были сделаны на удивление быстро. Электрокардиограмма показала отсутствие инфаркта. А на рентгеновском снимке я увидел свою грудную клетку и большое сердце; никаких дефектов не было. Обычно размер сердца у человека равен размеру кулака. А у меня сердце почти вдвое больше. Такое сердце бывает у спортсменов и астматиков. Между прочим, я умею останавливать сердце. Для этого начинаю дышать помедленней, а затем задерживаю дыхание. Сердце на полминуты останавливается. Дольше не получается. Сердце бьется само по себе, без указаний. Легкие тоже дышат сами по себе. В моей воле задержать дыхание и даже сердцебиение, но не остановить совсем. Желудок переваривает пищу сам, без моего участия. Печень очищает кровь, не получая от меня никаких распоряжений. Почки фильтруют кровь и делают мочу – на автопилоте. Органы живут сами по себе; у каждого своя интересная жизнь. А я то сам – где?!
Интересно, что бывает рак желудка, легких, почек – любых органов, кроме сердца. Именно в сердце митохондрии дышат все 24 часа в сутки, без отдыха, круглосуточно защищая клетки от повреждающего перекисного окисления, от старения и онкологии. Вообще труд – универсальное профилактическое средство против болезней. Ленивый не бывает здоров; здоровый не бывает ленив. Единственное исключение – Бог. Сначала он бездельничал целую вечность; затем ни с того ни с сего потрудился 6 дней; потом вновь предался бесконечному ничегонеделанью; а человека заставил добывать хлеб насущный в поте лица всю жизнь. Кстати, прибывающих в небесную канцелярию про трудовой стаж не спрашивают. Глупо, что вечный покой достигается ценой больших усилий.
Но вернемся к больнице. В анализах всё было нормально. К вечеру меня отвезли в терапию (я рвался туда, потому что в реанимацию не пускали посетителей). Попросил медсестру позвонить моим детям.
«Никишин-продакшн» пришли испуганные. За ними в палату решительно вошла Инга. Вид у нее был взбудораженный и укоризненный; дескать, «вот, допрыгался, Козерог Кобелинович!». Как всегда ее проницательность была обращена не туда.
В палату в это время зашел терапевт. Он когда-то безуспешно лечил меня от астмы. «У Вас был астматический приступ?», – спросил он. «Нет. Астмы у меня нет». – «Как это нет? Не может быть!» – «Я ликвидировал причины: пыль, сырость и прочее. И болезнь прошла». Доктор внимательно осмотрел меня и бодро резюмировал: «Да, действительно. Такого можно отправлять альпинистом на Эверест!».
Если врачи не нашли у вас никакой болезни, значит они бюджетники. Инга удивленно спросила: «Так что же случилось?». Доктор вздохнул: «Он – чувствительное создание: переживает от неурядиц и проблем, причем, не только своих. Копит всё в себе, не выплескивает, терпит до последнего». Врач ушел, пообещав зайти в понедельник. Инга тоже ушла, бодрым строевым
Туман из ожерелья слов
Ночью я лежал на диване и никак не мог заснуть, вспоминая события последних дней. Вдруг средь ночи зазвенел дверной звонок. Открыл. На пороге стояла Уля. Я опешил. Она молча сунула мне в руку книгу и убежала. Я крикнул вслед: «Постой!». Но она не остановилась. Догнать ее я не мог, так как после больницы был еще слаб. Дозвонился ей на мобильник. Она возвращалась на такси в столицу. Я долго объяснял ей, что же со мной случилось и как мне плохо. Она долго молчала, а потом четко произнесла: «Ты мне не нужен». Я обмяк, машинально вякнул «до свидания», выключил мобильник и устало подумал: «Даже если тебе, холодная стерлядь, никто сто тысяч раз не нужен, нельзя так – как ножом по горлу. Тем более, что я любил тебя, был предан и верен, как собачонка». Все мужчины (и я не исключение) глухи и слепы, как кроты: сначала выдумывают принцессу, не видя нутра и доверяя всему, а потом изумленно вытаращиваются на чудовище, которому поклонялись. Вообще мужчины относятся к женщинам как к богиням: сначала поклоняются, потом оскверняют.
Утром, томясь тоской, я вышагивал из угла в угол, глотал успокоительные таблетки и пытался вспоминать… Но мало что вспоминалось. Спасибо тебе, склероз, за прекрасное прошлое! Слава богу, склероз это еще не маразм.
Ближе к вечеру, движимый предчувствием, я заглянул в почтовик. Письмо от нее! Она извинялась за свои слова, якобы вызванные стрессом, и писала, что я ей нужен. Это был сплошной туман из ожерелья слов.
Не зря говорят, что примирение с любимой после ее измены похоже на хрустальную вазу, склеенную из осколков: пользоваться ею еще можно, а любоваться – уже нет. В субботу поздним вечером Уля приехала ко мне.
Мы лежали в темноте рядом, но не хотелось ничего. В душе была безысходность, пустота. Я равнодушно смотрел в потолок. Уля начала что-то говорить. Это были слова оправданий, сотканных из полуправды-полулжи. Я стал вслушиваться. В какой-то момент показалось, что она говорит искренне и что я болван, который всё навыдумывал…
Утром мы взяли Смелого и решили прогуляться на охоту. Деревья уже потеряли листву. Под ногами всё было желто от несчастных листьев. Пришли к реке. Было сыро и скользко. Увидев у берега стайку уток, я засуетился и быстро ринулся к ним по хляби. Говорят, что кто пытается шагнуть двумя ногами сразу, не сдвинется с места. Я шагнул, но тут Смелый рванул поводок. Я поскользнулся и упал, носом в грязь. Очки полетели в одну сторону, поводок в другую, ружье в третью, матюгальники в четвертую. Уля забулькала смехом. Под ее гоготание я стоически очистил от грязи стекла очков, ствол ружья и куртку. Утки благополучно улетели.
Мы вышли в поле. На опушке краснела рябина. «Давай пойдем нарвем», – предложил я. «Нет. Не буду пить твою винорябиновку», – холодно отрезала Уля. – «Ладно. Сам буду пить. А для тебя могу приготовить клюковку. У меня клюква есть в морозильнике». – «Не хочу никакой клюковки». – «А чего ты хочешь?». – «Хочу побыстрей уехать», – буркнула она себе под нос. Я растерялся: «Почему – уехать?». Она усмехнулась: «У меня есть право на собственную жизнь. Надоело отчитываться за каждый свой шаг и обращаться с тобой как с хрустальной вазой».
Мне вновь стало отчетливо ясно, что она все эти полгода просто играла со мной и что никакой любви с ее стороны не было, нет и не будет. Тот, кто играет в любовь, рискует не полюбить никогда.
Если бы я умел злиться, гневаться, ненавидеть, то снял бы ружье с плеча и пристрелил эту холоднокровную поганку. Но такие чувства мне не доступны. Уля прозрачным святым взглядом посмотрела на меня. Я поправил ружье на плече, отвернулся и быстро зашагал прочь. Жаль, что я не Отелло: не способен задушить.