Елизавета I
Шрифт:
— Её величество — самая искусная танцовщица в Европе, — заметил Симьер.
— Несомненно, — откликнулся Роберт. — Но для танцев ей нужен кавалер под стать. Как я слышал, у вашего господина герцога ноги коротковаты.
Симьер сверкнул глазами, но его губы сложились в улыбку.
— Для того, кто одарён столькими достоинствами, рост не имеет значения, милорд. И, независимо от телосложения, никто из людей не сможет сравниться с королевой — вы согласны?
— Никто из французов — это точно, — отрезал Лестер. Он держал руку на усыпанной драгоценными камнями перевязи своей шпаги, чтобы удержаться от искушения ударить собеседника. Он был так разъярён, что его бросало в дрожь; к его гневу примешивались ревность и страх, образуя поистине адскую смесь. Лестер
— Вы сегодня в ударе, ваше сиятельство, — внезапно сказала она. — Будьте любезны, пойдите и изощряйте ваше остроумие там, где мне его будет не слышно. Пойдёмте, мосье Симьер, ко мне в кабинет и посмотрим, умеете ли вы играть в карты так же хорошо, как танцевать.
— Королева лишилась рассудка. — Уолсингем решился говорить напрямик. — Если она зашла так далеко, что готова принять Алансона в Англии, это означает лишь одно — она действительно желает выйти за него замуж, а это было бы настоящей катастрофой. Француз и папист! Повторяю, милорд, она лишилась рассудка.
Услышав о последних событиях, секретарь королевы прискакал в дом к Лестеру. Фаворит королевы ему нравился, кроме того, как считал Уолсингем, влияние Лестера на Елизавету достаточно сильно, чтобы воспрепятствовать этому сватовству, пока дело окончательно не вышло из-под контроля. Это были странные союзники — суровый, фанатичный царедворец-пуританин и богатый, могущественный фаворит, который всем, чем обладал, был обязан женскому капризу. Уолсингем был образцом деловитости и прилежания, ради интересов королевы он не щадил ни себя, ни своего состояния; Елизавета охотно пользовалась и тем, и другим, однако своего секретаря она не любила и не делала из этого секрета; поэтому, надеясь узнать, как можно снискать расположение королевы, Уолсингем часто посещал Лестера.
— Это всё этот чёртов Симьер, — злобно сказал Лестер. — Я потешался над прежними искателями её руки и называл их бумажными женихами, и видит Бог, нам нечего было опасаться, пока всё, что было о них известно — это имя на устах какого-нибудь посла. Благодаря Симьеру его господин предстал перед её величеством как живой; он играет роль Алансона столь искусно, что королева просто околдована. Без Симьера вся эта история рассыплется, как карточный домик. Если бы мы могли от него избавиться... — Он умолк, и Уолсингем бросил на него пристальный взгляд. Убийство для него было не более чем средством политической борьбы; мысль о нём не тревожила его совести, а жизнь одного человека была сущим пустяком по сравнению с тем, что его действительно страшило — возможным восшествием паписта на английский престол и союзом между его страной и государством, запятнавшим себя зверствами Варфоломеевской ночи.
— Против этого вся страна, — медленно проговорил он. — Парламент, совет, все, кто придерживается протестантской веры, готовы на всё, чтобы не допустить этого брака. А Симьер никогда не покинет Англию по собственной воле.
— На карту поставлено всё, — сказал Лестер. — Нам обоим известно, что требуется сделать, сэр Фрэнсис. Если я приму меры для того, чтобы защитить королеву от её собственного безрассудства, вы меня поддержите?
— Если понадобится — даже собственным мечом.
— Тогда предоставьте действовать мне.
Вскоре после своего приезда в Англию Симьер начал собирать сведения о своих врагах. Он щедро платил и пользовался официальной агентурой французского посольства; потратив немало денег, он обнаружил, что Лестер, его главный враг, громче всех выступавший против брака королевы, сам состоит в тайном браке. Теперь Симьер шёл по тёмным улицам домой, к Вестминстеру, и на губах у него играла улыбка. Елизавета советовала ему не выходить на улицу ночью одному; она объяснила, что Лондон кишит грабителями, которые рыскают во тьме, ища жертву — одинокого прохожего, иностранца или подвыпившего джентльмена, вышедшего из таверны. Симьер рассмеялся, обещал ей не делать этого, но нарушил своё обещание, потому что любил прогулки и одиночество. Он раздумывал, когда именно сказать Елизавете, что её фаворит, пытающийся не допустить её брака, сам связан тайными узами, когда из тёмных ворот навстречу ему выскочили двое. Гуляя, Симьер всегда держал руку на эфесе шпаги; увидев тусклый блеск клинка, он обнажил своё оружие. Что-то с треском разодрало ему плащ и пронзило руку; Симьер сделал выпад в сторону того из нападавших, кто был поближе, и почувствовал, что его шпага вошла в тело врага. Мгновение ему казалось, что она там застряла; вес падающего тела тянул клинок вниз, выворачивая руку. Ударив противника ногой, Симьер вырвал клинок и повернулся ко второму нападавшему. Но тот бежал; если не считать лежавшего у его ног раненого, улица была пуста. Услышав стон, Симьер опустился на колени. Он схватил поверженного врага за грудь, и руки сразу же стали влажными от крови.
— Кто тебя подослал? — Симьер приподнял умирающего и встряхнул. — Отвечай, кто тебя нанял, и я приведу тебе врача...
Это был не простой грабитель, а наёмный бретёр; обычный разбойник просто подкрался бы сзади, оглушил ударом дубинки и забрал кошелёк.
— Ты меня убил... — Раненый захлёбывался кровью, и Симьер едва мог расслышать, что тот говорит. Он снова его встряхнул, как собака издыхающую крысу.
— Отвечай, и будешь жить. Кто тебя ко мне подослал?
В ответ послышалось бормотание; ему пришлось наклониться к самым губам раненого, чтобы разобрать:
— Дворецкий милорда Лестера... Ради Христа, помоги...
Симьер выпрямился. Он взглянул в искажённое болью, умоляющее лицо и рассмеялся.
— Я помогу тебе так же, как ты помог бы мне, дружище. — Он швырнул несчастного на булыжную мостовую с такой силой, что тот сразу же испустил дух. Симьер отряхнул одежду, вложил шпагу в ножны и перешагнул через труп, даже не дав себе труда ещё раз на него взглянуть.
На следующий день он появился в Гринвиче, который королева избрала местом своего пребывания на ближайшие несколько недель, и вошёл к ней с рукой на перевязи.
Увидев Симьера, Елизавета побледнела как полотно, Прежде чем он успел преклонить перед нею колени, она быстро подошла к нему и дотронулась до его раненой руки.
— Боже праведный, что с вами случилось? Вы бледны... а ваша рука... почему она подвязана?
— Могу я присесть, ваше величество? Я прискакал к вам верхом и очень спешил, а теперь голова у меня кружится, как у женщины. Мне не хотелось бы упасть в обморок у ваших ног.
— Вина! — крикнула Елизавета фрейлине. Кэт Дакр подбежала к поставцу, от волнения уронила серебряный кубок и тут же услышала в свой адрес яростное ругательство королевы.
— Садитесь вот сюда, рядом со мной. — Елизавета самолично подвела Симьера к креслу и усадила. Она взяла кубок с вином, поднесла к его губам и, не оборачиваясь, велела леди Дакр выйти из комнаты.
Симьер проглотил вино и сделал вид, что не может держать голову. Он уронил её на плечо королевы, а она гладила его по щекам и обеспокоенным шёпотом спрашивала, что с ним произошло, был ли он у врача, и не получена ли его рана на дуэли — раньше ей приходилось видеть руки на перевязи, как у него, именно в таких случаях.