Елизавета Петровна
Шрифт:
Вот они и придумали всю эту комедию с приглашением меня на службу. Вульфу надо было ехать по липмановским делам, взять меня с собой стоило не так уж дорого. Я попался на их удочку, и, по мнению Вульфа, мне не оставалось ничего иного, как сдаться на капитуляцию.
Вульф поспешил указать мне на безвыходность моего положения. Если я не соглашусь на его условия, то он попросту высадит меня из кареты и предложит отправиться, куда глаза глядят. А куда я пойду? Французского языка я не знаю, денег у меня нет; потом оказалось, что у меня пропал кошелёк с парой червонцев и все документы; вероятно, Вульф выкрал их у меня на последней
Вместо ответа я бросился душить Вульфа. Нечего и говорить, что его клевреты сейчас же хватили меня, оттащили, избили, бросили на дороге, а карета умчалась дальше.
Много пришлось мне натерпеться в эти три-четыре дня. Кое-как я добрался до Парижа, но мальчишки травили меня, напускали собак, швыряли грязью и камнями. Голодный, измученный, избитый, я добрался волей Провидения до решётки вашего сада. Остальное вы знаете…
Столбин замолчал, поникнув головой. Молчали и Очкасовы, с сочувствием глядя на несчастного.
VII
ДАЛЬНЕЙШЕЕ ПРИЗНАНИЕ
Первая нарушила молчание Жанна.
– Что же вы думаете делать теперь? – спросила она.
– Но…
– Ну да, вы хотите сказать, что у вас нет прежде всего средств вернуться в Россию. Допустим, что эти средства мы дадим вам. Ну и что же, вы вернётесь в Россию. А дальше?
– Я не оставлю этого дела так! Я брошусь к Волынскому, умолю его вступиться за меня и… и…
– И? Эх, милый мой! А если Бирон успел в это время прийти к соглашению с принцем Антоном? А если ваша Оленька стала жертвой сластолюбия немецкого принца? Если, не перенеся позора, она окончила свою жизнь? Тогда что?
– Я не переживу этого! – со слезами в голосе вскрикнул Столбин.
– Как вы ещё юны, – с оттенком презрения сказала Жанна, – и как поверхностно задели ваше сердце перенесённые страдания! Хорошо, вы не переживёте, с отчаяния наложите на себя руки. Ну, а бироны, оскорбляющие доблестных старцев, принцы антоны, соблазняющие русских девушек, липманы, опутывающие Россию грязными сетями, – они останутся жить, чтобы преследовать других Столбиных, соблазнять новых Оленек? Да что же вы засвидетельствуете своей смертью, безумный? Торжество тёмных сил? Окончательную победу иностранного сброда над Россией и признание лучших русских, что они вялы и беспомощны?
– Но что же делать? – с невыразимой тоской воскликнул Пётр Андреевич.
– Не говорили ли вы, что с восторгом ждали воцарения царевны Елизаветы, пламенной поклонницы славных дел отца? Не говорили ли вы сами, что права Елизаветы Петровны были обойдены? Не высказывали ли вы сами, что в случае её воцарения для России наступила бы новая эра? Так почему же вы не хотите помочь ей вступить на престол, чтобы спасти всех остальных, задыхающихся под невыносимым гнётом иностранного засилья?
– Ах, если бы это зависело от меня! Я обожаю царевну Елизавету, но что могу сделать я, неспособный устроить даже свою собственную жизнь!
– А если бы вам дали средства и возможность работать для дела освобождения России?
– Сударыня! – ответил Столбин, положив руку на сердце и слегка наклоняя голову. – Я уже упоминал, что не создан для сильных страстей. Я не умею становиться в позу, не способен к трагическим выкрикам. Я загораюсь не скоро, но раз уж это случилось, то горю упорно, ровно и долго. Дайте мне дело, если вы это действительно можете, дайте мне возможность послужить нашей родине, и вы увидите, какого надёжного помощника обрели вы во мне!
– Я верю вам, – сердечно ответила Жанна, – и надеюсь, что вы будете нам надёжным помощником. Нам нужны именно такие люди, как вы. Другие вспыхивают и сейчас же гаснут. А наша борьба требует упорства…
– Так говорите, приказывайте, я готов! – с энергией воскликнул Столбин.
– Не так скоро! – улыбнулась Жанна. – Сначала ещё надо многое подготовить. Кстати, вы всё ещё не знаете, с кем вы имеете дело. Мы – единомышленники, нас связывают в будущем общие планы, а в прошлом – общие несчастья. Я могу рассказать вам свою историю, зная, что вы поймёте меня…
– Анюта! – с ужасом воскликнул Очкасов. – Но как же можно…
– Э, папа! – ответила Жанна, грустно улыбаясь. – Разве позор на мне? Нет, я готова встать на площади и кричать всем и каждому, какие ужасы творятся у нас! Только тогда, когда каждый будет знать, что грозит ему самому, его матери, сестре, жене, невесте, только тогда, говорю я, можно рассчитывать на общее единодушие! Не знаю почему, – продолжала она, обращаясь к Столбину, – но я совершенно уверена, что вашей Оленьке ничего не грозит и она благополучно избегнет опасности. Но мало ли других Оленек, которые не отделываются так легко? Я сама из их числа. Если ваша собственная судьба ещё не утвердила вас в сознании необходимости решительно восстать против наших ужасающих порядков, то прослушайте мою историю; быть может, она покажется вам назидательнее. Меня зовут Анной Николаевной Очкасовой. Я – дочь отставного генерал-майора Николая Петровича Очкасова, вот этого самого почтенного старца…
– Который отлично знал вашего батюшку, да-с! – буркнул старик.
– Подобно вашему отцу, папа тоже был одним из сподвижников Великого Петра и особенно отличился в Полтавском сражении, где…
– Оставь, пожалуйста, в покое мои подвиги! – проворчал Очкасов.
– Царь Пётр очень ценил отца как образованного человека и знающего офицера. Вскоре после своей поездки в Париж государь пришёл к мысли о необходимости держать в иностранных столицах тайных военных агентов, которые могли бы следить за успехами и усовершенствованиями в области военного дела; в Париж он назначил с этой целью моего отца.
Отец вынес очень лестное впечатление от французской образованности, и когда моя мать умерла, то он взял меня девятилетней девочкой в Париж, где поместил в монастырскую школу. При Петре Втором мой отец вышел в отставку и зажил в стороне от каких-либо дел. Крупное состояние позволяло ему не зависеть ни от службы, ни от царёвой милости. Меня отец оставил в Париже. Нравы, царившие при петербургском дворе, казались ему слишком опасными для молоденькой девушки: ведь мне было тогда всего около пятнадцати лет.