Элрик — Похититель Душ (сборник)
Шрифт:
— Я так думаю, что наше оружие дает нам основание надеяться, что мы еще сезон-другой не будем отправлены вниз, — сказал Элрик, который тоже задавал себе этот вопрос, — Им незачем просить нас отдать им оружие. Они рассчитывают вскоре и так получить его как плату за жилье, за пищу — за что угодно, что, на их взгляд, люди всегда ценят превыше свободы… — Задумчиво жуя хлеб, он устремил взгляд в никуда, забывшись в грустных воспоминаниях.
Так на бесчинстве глубоком бесчестный покоится трон; Так под пятою набожнойнапевно произнес грустным голосом маленький поэт. — Есть ли хоть где-нибудь роскошь, которая не была бы создана за счет несчастья других? — вопрошал он. — Есть ли где-нибудь место, где все были бы равны?
— Есть-есть, — живо сказала Роза. — Не сомневайся. Это мой собственный мир. — Она сразу же замолчала — видимо, пожалев о своей несдержанности, и занялась поданной ей кашей.
У двух других разговор, однако, не клеился.
Наконец Элрик сказал:
— И почему же, интересно, они не хотят, чтобы мы покинули этот рай? Каким образом цыгане оправдывают свои правила?
— Я не сомневаюсь, друг Элрик, у них для этого находятся тысячи подобных аргументов. Вне всяких сомнений, что-нибудь туманное и подходящее для любого случая. Если путешествуешь по мультивселенной, то недостатка в метафорах никогда не испытываешь.
— Видимо, да, господин Уэлдрейк. Но возможно, только такими туманными аргументами мы и оправдываем свое существование.
— О да, сэр. Вполне вероятно.
Наконец в разговор снова вступила Роза, которая вполголоса напомнила Уэлдрейку, что они пришли сюда не как исследователи абстракций — они здесь ищут трех сестер, которые владеют известными предметами, дающими силу… Или, по крайней мере, владеют знанием того, где найти эти предметы. Уэлдрейк, зная свою слабость к подобного рода измышлениям, принес свои извинения. Но прежде чем они возобновили разговор о том, как им покинуть Троллон и каким-либо образом попасть в Дунтроллин, двери зала распахнулись, и в них появилась величественная фигура мужчины в шелках и кружевах. На голове его красовался огромный парик, а его аристократическое лицо было размалевано, как у наложницы из Джаркора.
— Прошу простить, что прерываю ваш завтрак. Меня зовут Вайладез Ренч. К вашим услугам. Я пришел сюда, дорогие друзья, предложить вам дом на ваш выбор, чтобы вы смогли начать как можно скорее вливаться в наше сообщество. Я полагаю, у вас есть средства, чтобы обосноваться в более пристойном жилище?
Поскольку они не хотели раньше времени вызвать подозрение у троллонских жителей, то у них не было выбора, и они покорно последовали за высоким и утонченным Вайладезом Ренчем, который повел их по аккуратным, вылизанным дорожкам этого живописного городка. А цыганский народ тем временем дюйм за дюймом катил по дороге, наезженной за многие века, создавая инерцию, которая должна была сохраняться любой ценой, и вечно возвращаясь в исходную точку.
Им показали дом на краю платформы, из окон которого над частоколом вдалеке видны были пешие люди и другие поселения, ползущие черепашьим шагом. Потом им показали апартаменты в странного вида домах с остроконечными крышами, переоборудованных из складов или лавок. Наконец Вайладез Ренч, разговор которого, как шарманка, неизменно возвращался к теме собственности, ее желательности и ее ценности, привел их к маленькому домику с небольшим садиком. Стены его были увиты ползучими чайными розами и великолепными нуншабитами, отливающими алым и золотым цветами.
— Хорошенький домик. Может быть, мы все сможем в нем поселиться?
— О да. В нем живет семья. Довольно большая. Но у них, видите ли, были неприятности, и теперь они должны уйти. — Вайладез Ренч вздохнул, потом усмехнулся и погрозил Розе пальцем. — Ты выбрала самый дорогой. У тебя прекрасный вкус, моя дорогая госпожа.
Уэлдрейк, у которого этот апологет собственности вызывал неприязнь, отпустил несколько непристойных замечаний, но другие — каждый по своим причинам — предпочли не заметить их. Он сунул свой нос в заросли роскошных пионов:
— Это они так пахнут?
Вайладез Ренч постучал в дверь, открыть которую не смог.
— Им были выписаны документы. Они уже должны отбыть. Случилось какое-то недоразумение… Что ж, мы должны быть милосердны и благодарить звезды за то, что пока не скатываемся в нижнюю часть платформы и к вечному бродяжничеству.
Дверь резко распахнулась, и они увидели растрепанного, круглоглазого, краснолицего человека, ростом почти не уступавшего Элрику, с пером в одной руке и чернильницей в другой.
— Мой господин. Мой господин, помилосердствуй, прошу тебя! Я в этот самый момент пишу письмо родственнику. Деньги не проблема. Ты сам прекрасно знаешь, как долго теперь идут письма между деревнями. — Он поскреб пером свои нечесаные, соломенного цвета волосы, отчего у него по лбу потекла струйка зеленых чернил, а сам он стал похож на слабоумного дикаря-индейца, ступившего на тропу войны. Его голубые глаза перебегали с одного из пришедших на другого, а губы взывали к ним. — У меня такие клиенты! Ты же знаешь, что мертвецы не платят по счетам. И разочарованные тоже не платят. Я ясновидящий. Это моя профессия. Моя дорогая матушка тоже ясновидящая, как и мои братья и сестры, а самое главное — мой благородный сын Коропит. Мой дядюшка Грет был знаменит в народе и за его пределами. Но мы сами были еще знаменитее до нашего падения…
— До вашего падения, сэр? — спросил Уэлдрейк, у которого этот человек вызвал любопытство и сочувствие. — Ты имеешь в виду ваши долги?
— Долги, мой господин, преследуют нас по всей мультивселенной. Это некая постоянная, мой господин. По крайней мере, наша семейная постоянная. Я говорю о другом нашем падении — о том, когда мы были лишены милостей короля в той стране, которую наша семья считала своей и где надеялась обосноваться. Она называлась Салгарафад и располагалась в ободочной сфере, давно забытой старым садовником. А чего еще можно было ждать? Но смерть — не наша вина, мой господин. Отнюдь. Мы смерти — друзья, но вовсе не ее слуги. А король решил, что это мы вызвали чуму, предсказав ее. И потому мы были вынуждены бежать. Я так думаю, что в этом деле большую роль сыграла политика. Но нас не допускают на совет кормчих, я уж не говорю о совете Владык Высших Миров, которым мы по-своему служим. Я говорю о себе и своей семье, мой господин. — Завершив эту речь, он перевел дыхание, уперся испачканной чернилами рукой в пояс, а вторую, из которой не выпускал чернильницы, прижал к груди. — Деньги придут по почте, — продолжал гнуть он свое.