[email protected]
Шрифт:
– И ты – пастырь! – горячо сказал Волгарь.
– Да ведь кому пастырь, кому – перцовый пластырь.
– Не! Ты – пастырь! – стоял на своем Волгарь. – Ты простой, бесхитростный, настоящий. И веришь глубоко.
…Последний раз Волгарь заехал к Павлу, когда работал уже в другом городе. Специально дал крюка на машине, чтобы повидать старого друга. На стук в дверь из дома вышла дородная молодуха с вопросом:
– Чего надо?
– Отец Павел дома?
– А ты кто будешь?
– Если он дома, скажи, что Волгарь его просит.
Павел вышел на голоса, суетно ощупал
– Отец Павел, это я – Владимир Волгарь, Володюха! Помнишь ли? Давно я у тебя не был, работаю теперь далеко в другом городе. А вот случилось поближе приехать – сразу к тебе. Как ты?
– Не помню такого, – глядя широко открытыми помутневшими глазами мимо гостя, твердо сказал Павел.
– Ну, как же? Мы же, бывало, не одну черепеньку чемергеса с тобой опростали! Неужели не помнишь?
– Не помню.
– Ну, хорошо. А как ты жив-то?
– Слава Богу…
– Обворовывали его тут три раза, – сказала молодуха. – Вот так приедут к старому знакомому, да и увезут всё, что могут у слепого. Однех книжек скоко, икон… Евангелие, на кончину приготовленное, и то уперли. Не помнит он тебя. И ступай с Богом, откуда пришёл. – И она сильной рукой подцепила Павла подмышку. – Пойдем, батюшка.
А спустя ещё какое-то время, разбираясь в споре между музеем и местной епархией из-за икон, Волгарь увидел на столе хранительницы музея фотографию монахини и монаха. И что-то знакомое мелькнуло в лике старца с глазами, вперенными в дальнюю высь.
– Не знаете, кто это? – спросил он хранительницу.
– Это Матушка Варвара, игуменья Толгского монастыря и архимандрит Павел. Очень интересный был священнослужитель. Монах, служивший в глухом сельском приходе и одновременно личный духовник Патриарха Алексия Первого. Недавно похоронили в Толге. А пока жив был, приезжал к нам с матушкой игуменьей смотреть иконы бывшего Мологского монастыря. Верите или нет – слепой уж совсем, а узнал иконы Спаса и Богородицы из иконостаса главного собора монастыря. Сразу нашёл в запаснике, будто ему показал их кто.
– Я знал его еще иеромонахом, потом игуменом, дружил с ним несколько лет. А потом он меня не узнал. Фотографию не можете подарить?
– Возьмите. Мы ещё напечатаем.
Глава 8.
– Неужели ты теперь меня узнал? – удивился Волгарь, рассматривая свечение отца Павла. – Мы же столько лет не виделись и, когда я последний раз заезжал к тебе, ты меня не узнал. А теперь я наверно уже старше тебя. И все равно узнал?
– Здесь, брат, все узнают друг друга. Это божье место, Господь помогает Душе увидеть другую Душу.
– Интересно, что представляет собой моя Душа? Я другие вижу, а свою – нет.
– Правильно. Ты свою Душу должен знать, а не видеть. Её другие видят. Уж хоть и говорят: чужая душа – потёмки, а ведь это только про тёмные души. Светлую-то Душу всегда видно. Твоя Душа, хоть не как фонарь горит, а всё ж светлая. Пятна есть на ней, – как не быть, коли не святой? – а и не такие тёмные, чтобы Душу застить.
– Но я даже не крещёный,… – смутился Волгарь.
– Ну, так что же? Иной и крёщеный хуже нехристя. Не это, Володюха, главное перед Создателем. Главное жить по Совести. А ты её не кривил, как сейчас видно.
– Спасибо, Павел. Я старался. Хотя, наверно, бывали какие-то случаи…
– Были, были! – хитро улыбнулся Павел, словно знал, что и когда Волгарь делал или говорил, не замечая упрека Совести.
Слышать голос Совести было для Волгаря главным с тех пор, как он стал осознавать себя. Сначала, наверное, как и всякий человечек, он ощущал только справедливое и несправедливое по отношению к себе, потом осознал, что есть в нём нечто, что не велит ему что-то делать или как-то поступать по отношению к другим. Позже понял, что это самый важный для него голос – голос Совести, и всегда внимал ему.
– Скажи, отец Павел… Вот мне дали обратный адрес, я сообщил его друзьям, и теперь меня спрашивают: где я, есть ли Здесь ад и рай, а я не знаю, что ответить. Мы с тобой где? – Ты верно сказал – Здесь. А про ад и рай и я не знаю, хотя и поминал их сам, когда служил. Это выдумки тех, кто Там. Писателей разных, попов. Здесь, говорю, Божье место. А уж как его каждая Душа видит, знать дано только Создателю.
– Но ведь церковь постоянно говорит про ад и рай. Рая достойны только те, кто спасется, люди верящие в Спаса и ведущие праведную жизнь. Всем остальным уготован ад.
– Ой, Володюха! Я думал, ты умнее, – засмеялся Павел. – Это нужно, чтобы держать людей в узде, чтобы они Бога боялись. А кто не боится, тому, мол, уготован Страшный Суд и гиена огненна. А то ещё говорят про чертей со сковородкой. А это страшит. Надо грехи замаливать. А замаливают где? В церкви. Каются где? В церкви. Туда люди и идут. А куда идут, туда и несут.
– Но ты же сам призывал и покаяться, и помолиться.
– Звал. Звал верить в Создателя, чтобы Душа прониклась Им, чтобы знала Совесть свою и вселенскую. И про Страшный Суд говорил, чтобы опамятовался кто-то, чтобы Совесть в нем заговорила. Мы с тобой сколько разговоров вели, а ты про ад от меня слышал? Неет. Ад нужен, чтобы пугать, а рай, чтобы соблазнять вечной жизнью Души в Царствии небесном, райским пением и сладкими плодами. Это и церкви надо, и власть предержащим. Думаешь, зачем царя-батюшку называли помазанником Божьим?
– Чтобы любили его и боялись, – вставил Волгарь.
– Вооот! И всякая власть этого хочет, поэтому поддерживает церковь. А церковь всякую власть славит. А чуть разойдутся, церковь власть проклянет, а власть её – прижмет. Вот и нужны друг другу.
– Что-то ты, отец мой, навалился на свою же жизнь. Ты же, как я помню, с малых лет при монастыре да при церкви её провел…
– Я, дураха, провел её при вере в Творца, в поклонении святым Его служителям, в любви к совестливым людям. Я чего тебя люблю? Ты Совесть во всём знал и теперь по Совести говоришь. Поэтому в Святом месте со светлой Душой витаешь. А моя Душа не потемнела ли от нашего разговора?