Емельян Пугачев (Книга 1)
Шрифт:
Вскорости Герасима отвели из подвала в верхние покои к де Вальсу.
Герасим приметил некую во французе растерянность.
– Ты графский человек, посему я тебя к нему и отправлю, – сказал де Вальс. – Что граф изволит, то с тобой и учинит.
Вечером он был препоручен отставному сержанту Воинову да конюху Якову и увезен в Питер.
Графский дом в столице встретил Герасима немилостиво: под сугубым караулом, скованный, он просидел без
В халате с золотыми кистями, без парика, пожилой, черноглазый, с горбатым носом, граф Ягужинский в малой столовой кофе пил. Пред ним в согбенной позе, изнуренный, безобразный и, как преступник, остриженный стоял Герасим Артамонович Степанов. Граф прекрасно знал своего бывшего управляющего, всегда дорожил им, возвышал его. А вот сейчас, нимало не удивившись видом Герасима, взглянул на него с обидным равнодушием.
– Слушай, Герасим! А скажи мне, голубчик, вот что… – начал он изнеженным, с пришепетом, голосом. И стал выспрашивать о земледелии, каким способом размножить посев льна, как лучше удобрить землю, и о прочем. О самом же Герасиме, о замученных де Вальсом мужиках будто ему и дела нет.
Ведь знает же граф обо всем этом и – молчит. Тогда где же закон, куда делась правда, у кого мужик должен искать защищение себе? «Граф видит поруганный зрак мой и плачевное состояние мое, – раздумывал Герасим, – и хоть бы слово молвил в мое облегчение, а обидчику французу – в укор». Сам же заговорить об этом он не посмел: пред ним его владыка, сиятельнейший граф, а он – мужик, раб, даже не человек: он вещь.
Вдруг неожиданно гость – граф Александр Сергеевич Строганов.
– Ба! Что это за чудо? – взглянув на униженного, нищенски одетого человека, воскликнул он.
– А так… – замялся смутившийся хозяин, – крепостной мой, бывший управитель, псковской вотчиной моей командовал. Да вот де Вальс штуку с ним сыграл, – граф Ягужинский усмехнулся.
– Позвольте, позвольте, граф, – прищурился Строганов и, откинув фалдочки мундира, сел на золоченый, обитый белым штофом, стул. – Это какой де Вальс, это какой де Вальс? – зачастил он. – Уж не ваш ли московский управляющий? Ведь он же – жулик! Ведь он в Москве, помню, влопался в прескверную историю с заповедными, фальшиво привезенными из Парижа товарами.
– Да, да, – неприятно поморщился хозяин. – Но это дело мне удалось замять…
– Замять? – вскинул рыжеватые брови Строганов. – Удивляюсь… Вы, граф, такой же неисправимый добряк, как и…
Герасим Степанов открыл рот, насторожил слух, весь замер в напряжении. Граф Ягужинский побаивался острого на слова Строганова, виновато улыбнулся, достал золотую табакерку (подарок короля шведского Адольфа-Фридриха), протянул гостю:
– Прошу, граф… А что касаемо де Вальса, я непростительную ошибку допустил: перевел его в псковскую вотчину, отчего произошла большая худоба. В чем каюсь…
– Представляю, представляю. – Гость аппетитно понюхал табаку и подморгнул хозяину. – А скажите, милый граф, вы часто наезжаете в свою псковскую
Играя табакеркой и потряхивая головой, хозяин ответил с фальшивой улыбкой:
– К стыду моему, года три-четыре тому назад был там. А что?
– Понимаю, понимаю… Балы, приемы, выезды, парти де плезир в заморские страны. И я так же, и я так же, точь-в-точь… А до мужика, что денежки нам добывает на роскошество наше, нам и дела нет… – Гость скользом взглянул на бесправного раба, а тот недоумевал: стоять ли ему или отдать поклон и – вон.
– Знаю, граф, знаю, – поджав к бокам локти, хозяин замахал на гостя кистями рук, – вы, граф, превеликий вольтерьянец, знаю, знаю… И, прошу, – бросим об этом. Так вот я и говорю… де Вальс натворил там таких делов, что по меньшей мере достоин каторги… Словом сказать, он в Пскове схвачен, его везут сюда.
Герасим, слыша такие речи, покачнулся, кровь кинулась в голову, радостно сжалось сердце. Граф Ягужинский с видом сочувствия взглянул на него, а гость язвительно сказал:
– Выпустят вашего француза, уж поверьте мне. Может, вы даже сами опять замнете дело? Ась, ась? А нет, – тот ракалья полицию подкупит, воеводу купит с потрохами… Да, да, поверьте. Где у нас на Руси найдешь такого честного человека, чтоб данной ему большой власти во зло не употребил? Нет таких, нет таких… Апчхи!
– А вот честный человек, – и граф Ягужинский кивнул головой в сторону близкого к обмороку Герасима.
Граф Александр Сергеевич Строганов сощурил на Герасима глаза и насмешливо проговорил:
– Не сомневаюсь. Но чего же ради он обрит, как каторжник, и имеет такой несчастный вид, словно его целый год держали в колодках? Ужли же это удел всякого честного русского?
Герасим схватился за голову и грохнулся на пол. Вбежали слуги.
…В кухне сидел мясник Нил Иванович Хряпов. Волосы смазаны репейным маслом, спускаются к ушам крышей. Он играл в шашки с поваром.
Спустя три дня Герасим Степанов оздоровел. Графский секретарь объявил ему, что приказом его сиятельства он определяется приказчиком в мызу Колтыши. Герасим обрадовался и этому небольшому месту, поспешил в Казанский собор, горячо молился пред иконой:
– Благодарю тебя, владычица, что не оставлен тобою в погибели и от всех скорбей избавлен паче надежды.
Потянулось время. Герасим то возвышался графом, то унижался до былинки. Наконец граф вздумал направить его на свои уральские заводы. Там судьба сведет Герасима Степанова с мужицким царем Емельяном Пугачевым.
Прощаясь, граф сказал ему:
– В Москве чума: долго не задерживайся. Справишь дела и – дальше.
Отпишешь мне, что творится на моей чулочной фабричке. Чаю, все зачумели там, либо разбежались. Ни слуху ни духу. Ну, с богом.
Глава 3.
Моровое поветрие. Сухаревка.
В конце 1770 года в Москве распространилась занесенная из Турции чума, или так называемая моровая язва, а в просторечье – мор.