Емельян Пугачев (Книга 1)

Шишков Вячеслав Яковлевич

– Дети мои, теперь мы ничего не значим…

Через полчаса отъехала от дворца печальная карета, в ней печальный Петр, Елизавета Воронцова, Гудович и – торжествующий Измайлов. Вдруг залаяла, жутко завыла во дворе многочисленная псарня, как бы прощаясь с арестованным хозяином. Петр зажал уши ладонями, сморщился, закрыл глаза, по щекам его катились слезы. За оградой зеленого парка карету окружил екатерининский отряд гусаров. В отряде гарцовал на вороном жеребце рослый и ловкий молодой красавец, капрал Григорий Потемкин.

***

Петру

отвели в Петергофе павильон. С «султанши» тотчас сорвали екатерининскую ленту со звездой. Дежурному офицеру Петр сам вручил свою шпагу. С пленника сняли андреевскую ленту и преображенский мундир. Он остался босиком, в одной рубахе, в подштанниках, растоптанный, жалкий. От сильного волнения он не мог произнести ни слова.

Спустя время, зашел в расшитом кафтане сенатор Никита Панин – властный, сияющий, с гордо откинутой головой. Но когда он взглянул на бывшего своего повелителя, полулежавшего в кресле, одетого в простой помятый халат, с компрессом на голове, Панин душевно ослабел.

– Никита Иваныч! Только вы один, нелицемерный благодетель мой, можете защитить нас… – в порыве горести прокричал Петр, угловато встал и, запахнув беспоясный халат, расслабленно подошел к Панину. – Я ничего не ищу, ничего не требую, – заговорил он торопливо по-французски. – Передайте государыне… Я прошу только не разлучать меня с Романовной… Да, да… С Романовной…

Он ловил надушенные руки растерявшегося вельможи и вдруг громко зарыдал.

Холеное лицо Панина выразило непроизвольную брезгливость и жестокое страдание: такой мучительной минуты он не испытывал во всю свою жизнь. «Да я палач, невольный палач», – с содроганием подумал он и про себя взмолился: «Господи, прости меня».

– Успокойтесь, успокойтесь, – крайне смущенно твердил он вслух, стараясь хоть как-нибудь подбодрить свою «жертву».

Но Петр, мотая головой и ничего не видя, продолжал громко, взахлеб рыдать.

А Елизавета Романовна, стоя на коленях возле Панина, причитала:

– Никита Иваныч, Никита Иваныч! Вы такой великодушный… Умоляю вас…

Весь внутренне растерзанный, с гримасой неизъяснимой жалости, Панин пятился к двери. Петр с Елизаветой выкрикнули жалкие слова и, видя в Панине единственного своего спасителя, ползли за ним, отчаянно умоляя его о пощаде. Панин едва открыл дверь и, выпучив глаза, чуть не бегом поспешил во дворец, к императрице. Его мучило удушье, он дрожал.

Екатерина приказала: Петра немедля отвезти в Ропшу и там держать без выпуску, а бывшую фрейлину, княгиню Елизавету Воронцову, выслать под караулом в Москву.

В четыре дня четерыхместная карета с завешанными окнами, запряженная шестерней, выехала с Петром, под сильным конвоем гренадеров, в Ропшу.

Начальство над конвоем было поручено Алексею Орлову, в помощь ему дали Пассека, Баскакова и князя Федора Барятинского. А бывшую «султаншу» в закрытом дормезе, в сопровождении двух солдат, отправили в Москву. Генерал Гудович был тоже арестован.

Переворот закончен. Екатерина возвещала:

«Божие

благословение пред нами и всем отечеством нашим излиялось, чрез сие я вам, господа сенаторы, объявляю, что оная рука божия почти и конец всему делу благословенный оказывает».

В тот же вечер двинулись из Петергофа в обратный поход все войска. А на другой день, под звон колоколов, под несмолкаемые оркестры военных трубачей и пушечные салюты Екатерина торжественно вступила в Петербург.

Было воскресенье. Солнце. Жара. Столица веселилась, бражничала. Все кабаки, трактиры, винные погреба для солдат открыты настежь. Солдаты да и простолюдины напивались вином вдосыт и запасались хмельным впрок: и водку, и пиво, и виноградные вина сливали в одно место, в котелки, в ведра, в баклаги, а у кого не было под руками ничего – цедили в сапог.

Итак, Екатерина царствует. Вчерашний император Петр сидит под арестом в Ропшинском дворце. В пеленках венчанный на царство бывший император Иван Антонович томится в Шлиссельбургской крепости.

Недаром престарелый фельдмаршал Миних восклицал позже среди друзей:

– Мне довелось, между прочим, присягать трем царственным особам:

Иоанну Антоновичу, Петру Федоровичу и Екатерине. И все трое по сей день – живы. Случай во всемирной истории единственный… Шекспир, где ты?!

3

Ропшинский дворец построил Петр Великий и подарил своему любимому князю Ромодановскому, затем дворец был отписан в казну. Арестованный царек прибыл в Ропшу вечером 29 июня, в день своего ангела, и помещен был в спальне дворца. Он остался один, у дверей – часовой. Окна плотно завешаны зелеными гардинами. В комнате тюремный полумрак. Унылый Петр робко подошел к окну, отодвинул гардину. За окном – цветущий парк, и где-то за горизонтами – милая Голштиния.

– Прочь от окна! – закричал часовой от двери.

– Прочь от окна! – грубо закричали в парке гренадеры и, подбежав к окну, направили ружья в грудь Петра.

Их много за окном, весь дворец оцеплен ими, они ненавидят бывшего царя.

Опустив голову, Петр отошел в глубь комнаты.

– Задерни занавеску! – крикнул часовой.

Петр подошел, задернул.

– Ты не моги к окнам подходить, черт тонконогий. Не приказано. А нет – штыка отведаешь.

Каждым шагом, каждым движением вчерашнего повелителя всея России теперь грубо повелевал простой солдат.

На другой день, с утра, был при Петре, кроме часового, дежурный офицер. Петр попросился погулять в парк, офицер отказал.

Приехал Алексей Орлов. Большой, статный, он вошел к Петру с громыхающим бодрым хохотком.

– Ну, здравствуйте, Петр Федорыч! Как изволили почивать?

– Плохо. Господин офицер грубит, часовой из рук вон груб.

Гремя шпорами, Орлов подошел к солдату и дал ему по уху легкую затрещину. Петр закричал:

– Не этот!.. Другой… Тот сменился.

– Ничего, в задаток, – сказал Орлов.