Емельян Пугачев (Книга 2)
Шрифт:
Жил он собственным хозяйством в доме жены своей Ненилы Федотовны, что в большом селе Богородском. Село стояло на проезжем тракте между Кунгуром и Бирском, от него до Оренбурга, до Бердской слободы, до горячего сердца Емельяна Пугачёва целые полтысячи верст. Но сказано: «Сердце сердцу весть подает». Так оно и тут вышло. Весть о появившемся царе, полыхая молнией во все стороны, достигла и села Богородского. Впрочем, в это время город Кунгур как раз осаждался башкирской толпой полковника Батыркая, а от Кунгура до Богородского – рукой подать.
В своей лавке, помещавшейся в прирубе к
Сегодня праздник – Новый год, базарный день; торговля шла бойко.
Белобородов выручил четыре рубля тридцать шесть копеек с грошем – деньги не малые. После сытного обеда он сидел за прилавком, покупатели схлынули.
Без дела стало Белобородову скучно, он сладко зевнул, почесал рыжему коту за ухом, покосился на икону: надо бы возблагодарить создателя за удачный торг, да рука словно онемела. «Боже, милостив буди мне, грешному», – набожно вздохнул он, раскинул по прилавку руки, опустил на них голову и задремал. И слышит сквозь сон, будто кот курныкал-курныкал да и вымолвил по-человечьи: «Хозяин, беда!» Поборов сон, Иван Наумыч продрал слипшиеся веки, вытер рукавом рубахи бороду:
– Ты что это, дрянь, колдуешь? – насупив брови, боязливо посмотрел он на кота вприщур. Но кот, как ни в чем не бывало, спокойно сидел на мешке с мукой, умывался. Белобородов сплюнул, пробурчал:
– Вот ужо кошкодавы поедут мимо, я тебя, тварь, за полушку сбагрю… – И, желая разогнать сон, стал грызть каленые орехи.
Тут скрипнул дверной блок с привязанным на веревочке кирпичом, взбрякал колокольчик, дверь с шумом распахнулась, с улицы, вместе с клубами мороза, ворвались в тепло трое.
– Иван Наумыч, беда стряслась! – какими-то придушенными, не своими голосами прокричали все трое. – Прибежали смутьяны каки-то на конях, возле церкви царский манифест вычитывают… Чу, набат!
И всех словно ветром вымело из лавки. Навстречу заполошному звону бежал народ. Опираясь на клюшку, култыхал и Белобородов: он сильно прихрамывал на правую ногу, сведенную еще смолоду в коленном суставе.
Подле церкви стояли пятеро конных башкирцев, шестой – Данила Бурцев, земляк Белобородова. Он только что кончил читать по бумаге манифест царя Петра Федорыча и, обратясь к толпе, гулко заговорил:
– Мимо вас, жители, идёт государев полковник Канзафар Усаев с пятьюстами башкирцев да русских. А идёт он по приказу государеву, Кунгур брать. А и находится он во сю пору от вашего села близехонько. А мы высланы Канзафаром, чтобы занять для его воинства квартиры, а также опечатать питейные дома и торговые лавки. И кто его, Канзафара, встретит, дома того разорять не будем, а станем льготить и жаловать всякой вольностью. А кто противится альбо в бега, тех ловить и вещать, домы же отписывать на государя.
– А где он, государь-батюшка наш? – раздались голоса.
– А отец наш государь находится в Оренбурге. Оренбург он взял и Уфу взял. Собирается на Казань идти, а там и на Москву. Он, батюшка…
Но Белобородов дальше не слушал. Бросив толпу односельчан, он прытко-прытко покултыхал к себе домой. Ахти, беда! Что делать, куда податься? Ежели в леса с семьей, дом с лавкой
Он сказал жене:
– Приготовься гостей встречать. От государя гости к нам жалуют! – Работнику он велел заседлать коня, с проворностью вскочил в седло и поехал навстречь Канзафару, за околицу. Его нагнали выборные от сельских жителей.
Они ехали на трех санях, с хлебом-солью и, по-праздничному делу, были вполпьяна.
Встреча выборных с Канзафаром Усаевым произошла в версте от Богородского. Видный, дородный Канзафар неторопливо слез с коня, оправил кривую у бедра саблю, одернул цветную, на лисьем меху, шубу. Скуластое лицо его лоснилось от жиру.
Выборные, сохраняя достоинство, на колени не валились. Они лишь сняли шапки и отдали Пугачёвскому полковнику поклон.
– Добро вам, что встретили меня, – сказал полковник. – Я в великой чести у государя.
Канзафар Усаев со своими приближенными остановился у Белобородова.
Канзафар на вид был строг и голос имел властный. Белобородов по-первости страшился его. Собрались в дом сельский сотник, староста и лучшие люди из крестьян. Канзафар велел своему писчику читать вслух государев манифест.
Выслушав оный, жители сказали:
– Мы государю покорны, будем стараться ему со усердием.
– В таком разе, – приказал полковник, – соберите немедля со своего села сколько можно молодых мужиков с лошадьми, я поверстаю их в казаки, и чтобы были они готовы к выступлению.
Было набрано двадцать пять человек. Канзафар к ним придал двенадцать из своих людей и определил, по их желанию, сотником над ними Ивана Белобородова.
Белобородов, изменившись в лице, вскочил со стула, хотел было возразить, что он, мол, человек покалеченный, хромой и многосемейный, командовать отрядом не может. Но Канзафар, насупив брови, взглянул на него сурово и по-строгому пальцем погрозил. Да и жители закричали в голос:
– Жалаим, жалаим тебя в свои начальники! Не отрекайся, Иван Наумыч, потрудись миру. Ведь ты царской службы солдат.
Белобородов сразу как-то осел, обмяк, потерял волю над собой.
Канзафар со своей толпой прогостил в Богородском двое суток.
Белобородов получил приказ: выступать в поход вместе с Канзафаром. Вот беда! Что делать? В отпор идти – пожалуй, голова слетит… Значит, доведется всю домашность свою бросить. Ну, что ж, теперь пятиться поздно.
Ненила Федотовна, чтобы не подымать при начальнике гвалта, увела Белобородова на огород, в сарай, и там, как медведица на пестуна, насела на него: