Емельян Пугачев (Книга 2)

Шишков Вячеслав Яковлевич

Со всех сторон сбегались люди. Толпа враз воспламенилась, как подожженный стог сухого сена.

– Видали, братцы? Иноземец жизнь свою решил!.. Стало, не сладко и ему доспелось.

– На чужбине, братцы, он… В чужой земле… Пожалеть человека надо.

– Хоть он и черный, а душа-то у него, может статься, побелей, чем у иного барина.

– А вот ужо поглядим, какова у наших бар душа!.. Грудины-то им вспорем!

– Мало им крепостных-то своих, так из-за морей ищут потехи ради!

– Накажет их за это господь батюшка!

– Да

еще как накажет-то!.. Цари им мирволят да потворствуют, а всевышнего не купишь!

Всех сильнее шумели набежавшие строительные рабочие, барская челядь, мастеровые.

4

Артель землекопов вместе со своим старостой, долгобородым Провом Лукичом, и подрядчиком пришагала, наконец, к двухэтажному каменному дому на Сенной. Подрядчик вытер платком вспотевший загривок и повел артель в полуподвальное помещение. Комната хотя и большая, но для тридцати душ довольно тесная; потолок – рукой достать, стены сырые, два небольших оконца. Нары в два ряда, скамьи, стол – вот и все убранство.

– А печка-то где же? Как же хлебы-то выпекать да обед варить станем?

– спросил староста. – Мы без печки не согласны.

– Не будет печки, мы лопаты в руки да и были таковы, – зашумела артель.

– Ну ладно, не орите, – сказал подрядчик. – Я кирпич предоставлю, а печника найдете сами.

На том и порешили. Подрядчик объявил распорядок:

– На работу, ребята, становиться в пять утра, с работы уходить в девять вечера, перерыв на обед – два часа.

– Ой-ой-ой! – зачесали землекопы в затылках. – Стало, это сколько же часов на тебя пуп-то надрывать? Эй, Лукич, а ну смекни.

Староста, пригибая к ладони пальцы и пошевеливая губами, сказал:

– Выходит, ребятушки, четырнадцать часов чистых… Много, хозяин.

– Много и есть… Да ты сдурел! – закричала артель. – Сквозь сутки, что ль, работать. Эй ты, мохнорылый черт! Не согласны мы без прибавки…

– Я вам прибавлю, окаянные! – зашумел на крикунов подрядчик. – Я вам так прибавлю, что своих не узнаете…

– Ну, так уж и не прогневайся, – раздались голоса. – Уж в таком разе так и работать тебе станем: разов десяток землю колупнем да и за раскур!

– А это вот на что? – сказал подрядчик, угрожающе потряхивая жилистым кулаком. – Ахну – зубы счакают. А нет – в часть да портки долой, только говори, где чешется.

Артель присмирела. Подрядчик ушел.

Корявая тетка Матрена достала из кошеля завернутую в чистый платок икону богоматери, достала молоток с гвоздями, приложилась к иконе, забрала в рот гвозди и полезла прибивать образ в передний угол. Она трудилась с иконкою, а тридцать человек, разинув рты, смотрели на нее. Староста командовал: «Выше, ниже, правей чуток… Ладно, колоти!» Когда икона была водружена, все стали креститься на нее, вздыхать.

Староста послал Матрену на рынок купить чего-либо поснедать всухомятку. А под вечерок пускай

она собирает всех в баню. После же бани они, всем скопом, пойдут в трактир горяченького попить – как он называется… чай, что ли? Да и водочки можно будет пропустить по махонькой.

Матрена ушла. Лукич сел за стол, вынул из сундучка записную книгу, чернильницу с гусиным пером и счеты.

– Садись, ребята. Надо нам расход-приход смекнуть, – сказал он и надел грубой работы очки. – Значит, милые, робить мы будем с первого числа маия до Покрова, всего пять месяцев. Договоренная плата наша – по сорок копеек на день. Это в месяц ложится, выключая праздники, за двадцать пять ден… – он стал щелкать на счетах костяшками, – в месяц, стало быть, ложится десять рублев ровно. А за все пять месяцев на кажинную душу набегает по полсотни рубликов. Верно?

Все присмирели, внимательно вслушиваясь в речь вожака. Напряженная тишина нарушалась лишь мерным похрапыванием спавшего на нарах пьяного Митьки.

– На прохарченье сколько класть, ребята?

– Клади по три целковых на месяц с рыла, – сказал молодой паренек с заячьей губой, – по два пятака на день.

– Больно жирно! – замахали на него руками. – Клади, Лукич, по рублю на месяц.

– По рублю мало, ребята, – проговорил староста. – Давайте по два целковых, а там видно будет, можно и убавить.

Дальнейшие разговоры показали, что из пятидесяти рублей всего заработка каждый должен был уплатить своему барину пятнадцать рублей оброка да два рубля в месяц на харч – то есть десять рублей за все пятимесячное рабочее время.

– Вторым делом, ребята, кто за обедом будет материться – портки долой и по сидячему месту ложками лупить, – предложил староста.

– Ха-ха-ха! Согласны! – развеселились землекопы.

– Третьим делом, чтобы к нашей стряпухе Матрене ни-ни-ни… Она бабочка тихая, я пообещал ейной матери-старухе блюсти ее…

– Блюди, блюди! – опять захохотала артель. – Замок повесь ей либо колокольчик валдайский.

Староста забрякал на счетах костяшками, сказал:

– Стало быть, судари мои, ежели скостить оброк, да харч, да прогульные, всего-навсего домой вы припрете, не много, не мало… по двадцать три рубля, – сказал он и вдруг закричал:

– Стой, стой! А себя-то я с Матреной, старый хомяк, забыл! Мне, ребята, как еще в деревне уговор был, по рублю с носу за труды за мои да Матренушке по полтине – ей делов выше головы будет.

Матрена приперла на себе хлеба, квасу, сеченой капусты, репчатого луку.

– Вот, мужики, – сказала она. – Харч здеся-ка дорогой: оржаной хлеб решетный грош фунт, а ситный-то копейка… А к мясу и приступу нет: говядина фунт три копейки, а свининка-то четыре – по базарной росписи, говорят…

– Пусть свинину баре жрут, – возразил парень с заячьей губой.

Помолились. Принялись за еду. Лукич расправил бороду, взял деревянную ложку, сказал:

– Эй, мужицкое крошево, кисло да дешево! Хлебай, робя!