Емельян Пугачев. Книга 1
Шрифт:
Гольц и все приспешники Петра обращали внимание молодого государя на то, что не худо бы устроить слежку за ее величеством — Екатериной, особливо же за гвардейцами Орловыми. Но Петр отмахивался со всей беспечностью упрямого недоросля. Он считал себя, как и все бездарности, проницательным, умеющим разбираться в людях.
Толстомясая «султанша» через своего отца графа Романа Воронцова и прочих соглядатаев выведала настроение Екатерины и науськивала Петра на свою соперницу. Тот, выпивши, побежал в послеобеденную пору объясняться со своей супругой. Екатерина все еще ходила в широком траурном
— Вы начинаете становиться невыносимо гордой, — начал он, подергивая головой и плечами. — Я сумею вас образумить…
Екатерина подняла на него лучистые глаза, спокойно сказала:
— В чем вы видите мою гордость?
— Вы очень прямо держитесь… Весь ваш вид… И ваше поведение… и вообще…
— Разве, чтоб вам понравиться, нужно гнуть спину, как гнут рабы перед турецким султаном?
— Я сумею вас образумить, мадам!..
— Каким образом? — в глазах Екатерины презрительная ненависть, на губах улыбка.
Петр, прислонясь спиной к стене, быстро вытащил из ножен шпагу и, гримасничая, с угрозой встряхнул ею.
— Что это значит? Уж не рассчитываете ли вы драться со мной на шпагах?
— Да!
— Тогда, ваше величество, мне также нужна шпага, — весело сказала Екатерина. — Иначе сатисфакция состояться не может.
— Молчать, молчать! Вы ужасно злы. Вы пантера! — крикнул Петр и с треском вдвинул шпагу в ножны.
— В чем же вы видите мою злость? Сделайте милость, объясните…
Петр сорвался с места и, звеня шпорами, стал бегать взад-вперед, бормотать глупости, затем выкрикнул, подобно попугаю: «Молчать, молчать!..» и, пошатываясь, вышел.
В его голове сумбур. И над сумбуром — единая мысль: он скоро выступит в поход против Дании, скоро встретится со своим другом — великим из великих, Фридрихом. То-то будет знаменитое свидание!
Когда Петр ушел, из-за ширмы выпорхнула красавица графиня Брюс, близкая подруга Екатерины. Обе молодые женщины принялись хохотать. Графиня беззаботно, Екатерина нервно.
— Очень храбрый воин ваш супруг, ваше величество, — смеялась графиня.
— Я видела в щелочку, как он угрожал вам шпагой.
— Любезный друг, Прасковья Александровна, — воскликнула Екатерина. — Но ведь я не крыса, я женщина, я государыня! Вы слышали, как он казнил крысу?
— Вы шутите, ваше величество… — подняла изогнутые брови графиня Брюс и облизнулась, предвкушая услышать интересное.
— Нисколько. Он тогда был еще великим князем. Впрочем, ему было под тридцать лет. Однажды я вошла в его комнату. Посреди комнаты виселица, на ней — дохлая крыса, большущая, большущая, фи… Я спросила его, что это все значит? Он ответил: «Эта мерзкая крыса перелезла через вал фортеции (он показал рукой на огромный стол, где сооружена была игрушечная крепость) и на бастионе слопала двух часовых». — «Но ведь ваши часовые — из крахмала и муки…» — «Хотя бы, хотя бы. Я тотчас созвал военный совет, в коем участвовали мой лакей Митрич, все камердинеры, хохол Карнович и Нарцис. Я председательствовал. По законам военного времени суд приговорил крысу к смертной казни через повешение». Не в силах
«Хороши ваши военные законы, ежели крысу повесили, не спросив и не выслушав ее оправдания».
Графиня Брюс много этому рассказу смеялась. И вдруг приметила: плечи Екатерины стали подергиваться, подбородок дрожать. Екатерина упала в кресло, набросила кашемировую шаль и громко, взахлеб, зарыдала.
— Ваше величество… милая, ваше величество! — кинулась к ней перепуганная Прасковья Александровна. Обняв ее за располневшую талию, графиня Брюс нечаянно коснулась тугого приподнятого живота Екатерины и удивленным шепотом, целуя государыню в завитки темных волос, воскликнула:
— Вы… вы!.. И от меня скрываете… Ах, какая вы, право… Ваше величество…
Согретая нежностью женщины, Екатерина благодарно усмехнулась, откинула шаль и, сморкаясь в раздушенный платочек с короною, мешая в одно слезы и смех, тихо промолвила:
— Да, душа моя, Прасковья Александровна, я… я беременна. Роды — месяца через два. Но это — строжайшая тайна, умоляю вас как друга. А ребенка тотчас отдам. Бедное дитя!
Растроганная графиня уткнулась белым лбом в суховатое плечо государыни, стала лить слезы на черный шелк ее траурного платья.
Задыхаясь, бормотала воркующе:
— Какая вы милая, ваше величество, какая вы душка… Буду молить бога о вашем бесценном здравии день и ночь.
— И вот в такое-то время, вы только подумайте, милый друг, — голос, подбородок и щеки Екатерины вновь задрожали, — я в опале, я на краю гибели, я окружена врагами, друзей у меня — вы да Кэтти Дашкова… Ну, кто еще?.. Не ведаю, кто…
— Ваше величество! — еще крепче прильнула к ней Брюс. — Вы забыли, ваше величество, упомянуть имя рыцаря, готового отдать за вас жизнь.
— О! — выпрямилась Екатерина, лицо ее вспыхнуло. — Сей рыцарь есть единая отрада моя, единая надежда… Вы же это знаете, мой милый друг.
— Ваше величество! Ваш рыцарь, Григорий Григорьевич Орлов, неотступно просит свидания с вами…
— Да, но… как это сделать? Этот несносный адъютант Перфильев приставлен государем следить за Орловым… Как это сделать?
Графиня Брюс хотела ответить: «Да так же, как на прошлой неделе», но почла неприличным и ответила так:
— Очень просто, ваше величество. Мой муж сейчас в Москве. Рандеву состоится в моем доме. Сегодня ночью государь будет в Аничковском дворце у гетмана Разумовского… Кутеж до утра. И Перфильев будет при государе. Вы ж знаете, ваше величество. Ровно в одиннадцать я заезжаю за вами в карете…
— Я в мужском костюме, в широком плаще, в шляпе, надвинутой на глаза, выхожу вместе с вами?.. — засмеялась царица.
— Нет, вы лучше оденьтесь Катериной Ивановной, вашей камеристкой…
— Нет, нет, мужчиной!.. Пусть Гришенька не сразу узнает меня…
Из половины государя доносились плаксивые звуки скрипки: Петр неплохо играл какую-то сентиментально-заунывную пьеску.
Вскоре состоялся переезд в новый, еще не вполне достроенный знаменитым Растрелли Зимний дворец. Петр сам распределил все помещения.