Емельян Пугачев. Книга 1
Шрифт:
Офицер и прапорщик уходят, щелкает замок железной двери.
Сегодня первый день пасхи. Не торчать же Овцыну здесь, он ушел на обед к коменданту. На стол вскарабкались две мыши, лакомятся едой. Вой узника переходит в тихий плач, разрываемый истерическим повизгиванием.
Отчаяние пресеклось тяжелым сном со стоном и бредом. Но вот к узнику возвращается сознание.
В полумраке седовласый солдат топит огненную печь, дрова трещат, стреляют золотыми, как звезды, угольками, желтое полымя, солдат курит трубку.
— Здравствуй, солдат!.. Христос воскрес!
— Воистину воскрес, —
— А ты что нашептываешь там? Ты что это волхвуешь? Вы все, шептуны, смерти моей ищете… Вот я вам! — грозит узник пальцем. И затем — тихо:
— Ты пошто, солдатик, уж который год не пущаешь меня гулять?.. Все гуляют, один я сижу.
— А вот и не правда твоя, — говорит старый хромой солдат, — здесь никто не гуляет, здесь все сидят… Вот и я сижу. Видишь?
— А пошто же в Холмогорах гуляют, я в окно смотрел?
— То в Холмогорах, а то у нас. Ты, парень, не равняй…
— А здесь что, здесь какое место?
— Тут трущоба, мил человек, — попыхивает трубкой солдат. — Буераки да болотина… Тут пень на колоду брешет.
— А как зовется это место? Далеко ль оно от Петербурга, от Москвы?
— Сие место зовется — пагуба… И ни Питера, ни Москвы отсель не видно.
— Врешь, солдат!.. Вижу, что врешь. Тебя тоже научили врать. А ты не ври, ты ведь старик, — грех ведь… Я тринадцать ночей сюда ехал. А куда привезли меня вороги мои — не вестен я. Грех вам всем будет. Все станете в аду кипеть, а я, грешный, вкупе со Христом обрящусь. Вздуй, солдатик, фонарь: темно здесь, мыши… Я про себя в книгах вычитал, в апокалипсисе.
И наречется имя ему «Иоанн»…
— Ха-ха, — как-то неестественно заперхал солдат стариковским смехом.
— Попал в небо пальцем… Это ты-то Иоанн?..
— Дурак! Свинья! Пошел вон, дурак!.. Меня младенчиком от матери отняли, от отца… Я принц!.. Я император Иоанн! Вот ужо стану царем, тебе голову ссеку! — он вскочил, разорвал ворот рубахи, пал с разбегу на колени перед образом и, простирая руки к огоньку лампадки, кричал неистово и страшно:
— Господи Иисусе Христе, спаси меня, спаси меня! Господи Иисусе Христе!!!
В последующее время узник вел себя особенно буйно: бросался с кулаками на капитана Овцына, швырял в него тарелками, бутылками, кричал:
«Смеешь ли ты, свинья, меня унимать?.. Я тебя сам уйму!.. Я здешней империи принц и государь ваш!»
Глава 11
Мясник Хряпов. «Карету Его Величеству!»
В мае закончены все приготовления к походу в Данию. Верховые кони государя уже были отправлены. Петр на прощание кормил их сахаром, говорил:
«Вы своими копытами будете топтать землю исконных врагов моих».
Кто же станет управлять Всероссийскою монархией в отсутствие царя?
Простонародье, купечество и все жители столицы наивно ожидали, что замест царя будет управлять делами государства сама Екатерина. Однако все они просчитались: по проискам голштинских своих родственников, а также Романа Воронцова, отца «Лизки-султанши», учрежден особый совет во главе с принцем Голштейн-Бекским
В начале июня приехал из Ростова Великого в Петербург крупный огородник Андрей Иванович Фролов заключить сделку с двором на поставку овощей. Остановился он у земляка своего мясника Хряпова, что снабжал двор мясом. Поцеловались в обнимку, по-старинному, крест-накрест. Весь налитый жиром, красный, пыхтящий мясник сказал:
— Вот и добро, Андрюша, что прибыл вовремя: завтра праздники начнутся, три дня велено гулять. Царек наш, чтоб ему, мир с Фридрихом заключил… Слыхал?
— Слыхал, слыхал… — ответил щупленький огородник. — Уж чего пакостней — война не кончена, а он с врагом мир заключает. Не в большом уме царек наш…
К обеду приехал в одноколке лакей царя — рыжебородый и плешивый верзила Митрич.
— Отпросился у царя-батюшки: «Езжай, говорит, Федор Митрич, разгуляйся». А теперь время летнее, топить печей не надо, знай ковры выбивай да у Лизаветы Романовны клопов шпарь… Должно, царь от голштинцев натаскал.
Митрич всегда под хмельком, дышит тяжело, с присвистом, говорит густым басом.
Вместе с гостями сели за стол хозяйка и трое детей мясника. Старшему, Мишке, одиннадцать лет. Но хозяин жену и детей из-за стола выгнал, — пущай обедают в кухне, а здесь пойдут разные умственные речи, и бабе, а наипаче ребятам, нечего уши развешивать. Хозяйка надулась, дети, уходя, заплакали: и унижение при гостях, и зело хотелось им послушать, что будет сказывать весь обшитый позументами, весь в медалях плешастый дядя, уж очень занятно он рассказывает о дворце, о дворцовых людях и обычаях. Но хозяин стукнул кулачищем в стол — и все исчезли.
Мясник Хряпов, крепостной крестьянин, плативший своему барину большой оброк, жил богато в собственном доме на Садовой, поставлял ко двору битую птицу, горы разных мясов, даже рыбу — иногда с тухлинкой, но чрез хорошую взятку и тухлинка благополучно сходила с рук: «Сожрут».
Щи были жирнущие, из миски вкусный пар, подавала жирнущая же баба Секлетинья в засаленном грязном сарафане с подоткнутым подолом.
Хотя день был будний, но весь Питер по приказу праздновал, лавки с обеда заперты, хозяин в шелковой рубахе, волосы смазаны репейным маслом, расчесаны на прямой пробор, свисают крышей. Из кухни несло чадом:
Секлетинья и мальчишка на посылках Колька топили сало, разливали по плошкам: полицией велено завтра иллюминировать весь город.
Выпили смородинной по три стопки, похвалили, перешли на пиво.
Секлетинья принесла жареной телятины. Мысли у приятелей взыграли, языки распоясались, потекла беседа. Огородник Андрей Иванович подергал черную бородку и, поблескивая белыми зубами, начал:
— Я, други мои, ко господу прилежен и владыку нашего ростовского Арсения чту: справедлив и дерзновенен. И как вышел царский указ мужиков с землей от манастырей отобрать, господи боже, что содеялось… Мужики бросились рубить монастырские леса, сено грабить, рыбу в святых прудах да озерах ловить… Арсений монахов выслал: «Братие, защищай божье имущество». Куда тут!.. Мужики монахов так взлупили, едва ноги унесли: