Емельян Пугачев. Книга 2
Шрифт:
Екатерину окружила свита. Одарив всех рассеянной улыбкой, она быстро направилась к выходу.
Глава 8
Митька Лысов «окаянствует». Перфильев двинулся в Берду. Гавриил Романович Державин. Депутаты
В Петербурге и на том конце света — в Берде с одинаковой силой свирепствовала вьюга.
В столице заседание Государственного военного совета кончилось, а в Берде в это самое время открыла свои занятия Войсковая канцелярия.
Прищуривая то правый, то левый глаз и прищелкивая языком, Пугачёв с
Гонцы — башкирец, русский и татарин, — не торопясь, рассказывали, как было под Уфой и почему склонившиеся на верную службу великому государю терпят неудачу.
— Для того мы просим вашего царского милосердия: в нашу сторону прислать войско и мало-мало пушек. А то ваших супротивников нам без оных сократить не с чем.
— Мне вестно стало, что в Башкирии немало коней, — заметил Пугачёв, прямо не откликаясь на просьбу посланцев.
— Эге! Коней, как черной грязи, бачка! — живо подхватил башкирец. — Мы тебе целыми косяками пригонять будем. У справных хозяев отбирать будем.
Эге!..
— Ахти, добро! — проговорил довольный Пугачёв. — Как у меня много будет коней, я большую часть армии моей на-конь посажу.
Одарив гонцов, Пугачёв сказал им:
— Ну, езжайте в обрат, детушки! Будут вам пушки, будут люди, будет и главный над вами командир от меня.
Вошел, весь в снегу, офицер Андрей Горбатов, поклонился Пугачёву, сказал:
— Государь, вот казак прибыл к вам с вестями.
— Давай его, ваше благородие!
Вошел широкоплечий казак с плетью у пояса, с винтовкой за плечами и пикой в руке. Поставив пику в угол, он усердно покрестился на иконы и упал Пугачёву в ноги.
— Иван Жилкин да атаман Илья Арапов приказали тебе, батюшка, челом бить. А сам я — есаул Плешаков…
— Встань, — сказал Пугачёв. — Илью Арапова знаю. Я его с полусотней казаков сам спосылал под Бузулук.
— Истина твоя, батюшка! А мы шестьдесят две четверти сухарей забрали, да сто шестьдесят кулей муки, да круп, да пороху, да на две тысячи рублей медяков.
— Стало, хорошие вести привез ты?
— Не надо лучше… Худые вести и гонцу не в радость, ваше величество.
— Ну, сказывай, друг!
Чернобородый, еще нестарый, с умными глазами казак не торопясь рассказал о том, что город Бузулук с крепостью и почти все крепости с форпостами Самарской линии взяты ополченцами отставного солдата Ивана Жилкина, а еще беглого солдата Варсонофия Перешиби-Носа, да полсотней казаков вышереченного Ильи Арапова.
«Перешиби-Нос, Варсонофий? — неприятно удивился Пугачёв и даже откинулся на кресле. — Вот те клюква!.. Как бы он, забулдыга, не тово, не этого…»
— Откудова взялись Жилкин да Перешиби-Нос какой-то? — ввязался в разговор Максим Шигаев; он в красной рубахе сидел на табуретке, закинув нога за ногу, засунув руки в карманы суконных штанов. — Илью Арапова с казаками, верно, мы спосылали, а эти двое — самочинцы. Их, ваше величество, надо бы вызвать да пристрастить.
— А чего же их пристращивать, — возразил Пугачёв, — ежели они моим именем крепости берут? Пущай стараются.
— Для порядку-ба… — сказал Шигаев и, вынув из карманов руки, сел прямо.
— Как порядок учнут рушить, так и не токмо что вызвать, а и повесить можно, — и Пугачёв обратился к чернобородому гонцу:
— Толкуй,
— А комендант Бузулукской крепости-то, фамиль Вульф, еще раньше того сбежал. Как узнал он, что полковник Чернышев в плен угодил, убег со всем семейством. А тут вскорости ваш Илья Федорович Арапов с казаками прикатил в Бузулук, склады провиантские опечатал все, обобрал самолучших лошадей — и был таков. А в конце ноября и мы на двадцати санях понаехали. Жилкин с Перешиби-Носом велели вина из складов выкатить. Тут все мы, грешным делом, в гульбу пошли! Уж не брани нас, батюшка. Два попа тоже гулеванили с нами.
Некий солдат-старик опился в смерть. Во! Через день опять Арапов наскакал со своими. Тогда мы, все совокупясь, побежали на конях помещичьи именья зорить. Мужиков подбивали к тебе, батюшка, иттить, а двух бурмистров — вздернули. — Казак вынул из-за пазухи бумагу, протянул Пугачёву, сказал:
— Это вот от атамана Арапова списочек, чего да чего шлет он тебе. Вели, батюшка, примать. Обоз подходит сюды.
Максим Горшков шершавым басом огласил бумагу.
«Его императорскому величеству и всея России государю Петру Федоровичу от атамана Ильи Арапова покорнейший рапорт. При всей случившейся радостной вашего величества оказии, от изверженных и недостойных рабов, которые бесчувственно, осмелясь, сами себя отреклись, захвачено разных сортов кусу и прочих вещей, при сем с нарочным, в покорности моей, посылаются: сахару три головы, винограду сушеного бочонков два, рыбы свежей — осетер один, севрюга одна, белорыбица одна, севрюг провесных две, урюку небольшое число, завернутое в бумажке, сорочинской пшеницы, водки сладкой, сургуча два пучка, бумаги писчей одна стопа, сотов три гнезда, гусей да уток по четыре гнезда, масла коровьего кадка, маку фунтов с десять».
Пугачёв был необычайно доволен столь задачливым днем. Уфа заперта, Бузулук взят, форпосты и мелкие крепостишки Самарской линии передались ему, подвозят добро с казной. А перед этим — Кар разбит. Чернышев в полон попал, Валленштерн не единожды трепку получал. После таких событий не грешно и передохнуть, разгуляться. И вот царь-батюшка с атаманом поехали под вечерок верхами в Каргалу, к знакомым татарам. Увязался с ними и Митька Лысов. В Берде начальником остался Максим Шигаев, который и велел объявить по казачьим полкам, чтоб завтра с утра казаки приходили в канцелярию получать денежное жалованье.
Гости бражничали в Каргале до третьих петухов. Хозяина, сметливого татарина Мусу Улеева, Пугачёв поставил каргалинским атаманом, а татарина Абрешита произвел в сотники. Ночью Пугачёвские атаманы разгуливали по улице в обнимку с татарами, пели песни, играли на дудках, целовались.
Пугачёв был крепче всех, да и пил в меру, он шел твердо, его по обе стороны поддерживали две красивые татарки в бархатных, вышитых золотом невысоких шапочках-тюбетейках и в накинутых на плечи меховых шелково-узорчатых охабнях. Одна из них — жена Мусы Улеева, другая — жена Абрешита. Молодые женщины украдкой целовали государя в щеки, он на ходу немножко с ними заигрывал. Они весело смеялись, наперебой что-то лопотали ему по-татарски. Он ничего не понимал, только встряхивал бородой, широко улыбался и, стараясь быть вежливым, то и дело говорил им: