Шрифт:
Эмили
Когда Эмили поднялась из могилы, мать уже ждала. Увидев маленькую Эмили, она тут же начала трястись и всхлипывать. Из ее горла вырвался прерывистый крик, когда ее поразила грандиозность воскрешения дочери. Она упала на колени в слизистую жижу, задыхаясь и тараща глаза, не в силах произнести ни слова.
Эмили просто стояла, ее белое погребальное платье было мокрым и темным от кладбищенской земли, которая спадала пластами. Даже в тусклом лунном свете ее лицо было бледным, как мрамор надгробия, а
– Эмили?- сказала мама, захваченная каким-то маниакальным водоворотом абсолютной радости и абсолютного ужаса.
– Эмили?
Эмили просто смотрела на нее, совершенно равнодушная к происходящему. Капли дождя катились по ее бледному лицу, как слезы. Наконец она улыбнулась, потому что именно этого и хотела мама. Она усмехнулась, и мать отшатнулась, как от пощечины. Эмили уже давно не улыбалась, и улыбка получилась слишком кривой и зубастой.
– Мама, - сказала она сухим и скрипучим голосом, как лопата, которую тащат по бетонной крышке гробницы.
Мать шагнула, сначала неуверенно, но эта бесконечная неделя траура выжала из нее все соки, и она больше не могла видеть, как это неправильно, как это неестественно и безумно. Поэтому она, спотыкаясь, подошла к Эмили и обняла ее, прижимая к себе под дождем, не обращая внимания на зловонный запах, исходивший от ее дочери.
– Я молилась об этом, детка! Я молилась, я желала, я надеялась, и я никогда, никогда, никогда не теряла своей веры!
– сказала мама. “Я знала, что ты вернешься! Я знала, что ты вернешься ко мне! Я знала, что на самом деле ты не умерла!”
Эмили не обняла её в ответ.
На самом деле тепло материнской плоти слегка отталкивало ее... даже несмотря на аппетитный запах. Она чувствовала, как мать обнимает ее, но это не трогало ее. Эмили вышла из могилы с определенными потребностями и желаниями, но любви и привязанности среди них не было.
Но мама ничего этого не видела и главным образом потому, что не хотела видеть. Горе сокрушило ее, и скорбь затмила ей глаза. Безумие, которое приходит с потерей ребенка, - это особое безумие, суровое и ошеломляющее, цельное и всеобъемлющее. Поэтому мама просто согласилась. Больше ничего не было. Просто принятие.
Мать все говорила и говорила о том, как она молилась и желала воскрешения Эмили, как она мрачно сидела в своей спальне ночь за ночью, глядя на пламя единственной свечи и желая, чтобы ее маленькая девочка снова ожила. И как прошлой ночью ей приснилось, что Эмили открыла глаза во мраке своей маленькой жемчужно-белой шкатулки, и как она знала, что придет сегодня вечером с лопатой, чтобы освободить своего ребенка.
– Но ты же не умерла, детка!
– повторяла мама снова и снова. “Я сказала им на поминках и на похоронах, но они мне не поверили! Они не поверят, что моя маленькая девочка не умерла! Но я-то знала! Я знала! Я знала, что ты не умерла!”
– Да, мама, - ответила Эмили.
Но мама и этого не слышала.
Теперь остались только ее иллюзии, которые превратились в высокую, крепкую кирпичную стену, сквозь которую не могли пробиться такие вещи, как разум и порядочность.
– Помоги мне, малыш, - сказала мама, стоя на четвереньках и заталкивая мокрую землю обратно в могилу. “Мы должны скрыть это, чтобы люди не задавали вопросов. Ты же знаешь, как они задают вопросы. Но я не позволю им снова забрать тебя у меня.”
Но Эмили не стала помогать.
Она просто стояла там, все еще улыбаясь, наблюдая, как мать заполняет могилу, наблюдая, как она плачет, рыдает и издает смешные, высокие звуки глубоко в горле. Честно говоря, Эмили не видела смысла в том, чтобы засыпать могилу. Она не пробыла среди ходячих мертвецов достаточно долго, чтобы понять, что нужно быть осторожной, нужно хранить в тайне все, что связано с ее восхождением.
Но это придет с опытом.
Как и все остальное.
Память Эмили не пострадала, она была хитрой и умной. Она научится. Ибо по существу она все еще была ребенком и имела детскую любовь к игре и притворству. Поэтому она решила, что будет не так уж трудно притвориться безобидной маленькой девочкой.
Пока мать трудилась, Эмили осматривала кладбище, склепы, памятники и камни, наслаждаясь этим местом и думая, что ей хотелось бы приходить сюда почаще. Но не слишком часто. Если она это сделает, рано или поздно ее заметят, и тогда игра закончится. Люди ожидали, что мертвые маленькие девочки останутся в своих гробах, им не нравилось, что они бродят по кладбищам ночью.
Даже Эмили это знала.
Мать зарыла могилу, грязная с головы до ног, только глаза и зубы белые и блестящие, как у старого водевильного актера в черном лице. Все делало ситуацию ещё более абсурдной. Она подошла прямо к Эмили и обняла ее, сморщив нос от запаха, но все равно продолжала обнимать. Толстый, извивающийся дождевой червь выпал из спутанных волос Эмили, и мать вскрикнула. Но даже это она в конечном счете проигнорировала.
– Пойдем домой, детка, - сказала она.
– Давай уйдём из этого ужасного места.
Эмили позволила увести себя за руку между покосившимися камнями и сводами, покрытыми лианами. Она не хотела уходить. Ей хотелось бегать по этому месту, петь и танцевать, прятаться за камнями и выпрыгивать в холодный лунный свет. Запах разлагающейся земли и гниющих гробов, крошащейся плоти и пожелтевших костей заинтриговал ее, заставив заурчать в животе. Ей хотелось зарыться голыми руками глубоко под землю и жевать все подряд.
Но мама этого не допустит.
Они прошли через ворота, и вдалеке зазвонил церковный колокол, отбивая полночь. Это было идеальное время для воскрешения, и Эмили это знала. И, зная это, она хихикнула. Потом они сели в машину, и Эмили вспомнила, что не была в машине с той ночи, когда у нее лопнул аппендикс и началась инфекция. Она почти ничего не помнила, только лихорадку, боль и плач матери у ее постели.
– Теперь все будет хорошо, малыш, - сказала мама.
– Вот увидишь. Мама все сделает правильно.