Эмма Браун
Шрифт:
На листьях деревьев еще блестела роса, укрытая от солнечных лучей спасительной тенью. По парку струилась речушка, похожая на серебристую ленту. Я нашла укромное местечко в тени садовых папоротников. Идиллию нарушало только жужжание насекомых.
И тут я услышала чьи-то голоса. Выглянув, я обнаружила, что эти голоса принадлежат миссис Корнхилл и ее старшему сыну. Я решила понадежнее спрятаться среди густой листвы. Медленно прогуливаясь по парку, они приближались к моему укрытию.
– И почему она все время сидит взаперти? – спросил юный мистер Корнхилл. – Какое преступление она
Интересно, о каком это преступнике они говорили? И леди ответила на этот вопрос:
– Мисс Кук оказывает нам услуги, за которые ей платят. Она не член нашей семьи.
– Но она и не мать нашим маленьким разбойникам, возразил ее сын, – однако она все время обедает вместе с ними. Интересно узнать, почему?
Миссис Корнхилл посоветовала своему старшему сыну не утомлять ее своими надоедливыми вопросами.
– Существует огромная разница между людьми нашего круга и людьми того круга, к которому принадлежит Изабель, – добавила она.
– Я ее не вижу, – сказал Финч. – Может быть, ты боишься, что она начнет распевать за столом непристойные песни или будет пить чай из блюдца?
– Она из рабочей семьи, – сказала миссис Корнхилл, из деликатности понизив голос. – Ее единственной обязанностью в жизни является служение Господу и своей семье. А у нас, в отличие от нее, существуют еще обязанности перед обществом.
– Так как общество состоит из семей, в которых чтят Бога, то мне кажется, что между нами вообще не существует разницы, – сказал юноша, – однако каждому понятно, какая огромная разница существует между интеллигентной девушкой и двумя маленькими детьми, которыми она вынуждена заниматься днями напролет. Я уверен, что она будет рада пообщаться с взрослыми людьми, а я буду рад тому, что за нашим столом появится новый человек.
Благородная леди резко остановилась. Послышался шелест ее шелковых юбок.
– Ты считаешь себя благородным и великодушным. А мне кажется, что тебе просто нравится ее смазливое личико. Что-то я не припомню, чтобы ты проявлял подобную заботу о мисс Хаббард, когда она жила в нашем доме. Может быть, причина в том, что ей было уже за сорок и ее лицо украшали усы?
– Я тогда был еще ребенком, а ребенок должен во всем подчиняться родителям. Теперь я стал мужчиной, а каждый мужчина должен иметь свои моральные принципы, хотя я вполне согласен с тобой в том, что мисс Кук – прелестная девушка.
– Когда ты обзаведешься собственной семьей, – холодно заметила миссис Корнхилл, – то сможешь руководствоваться своими собственными, идущими вразрез с общепринятыми, принципами. Хотя я надеюсь, что ты найдешь себе жену, которая сможет наставить тебя на путь истинный.
– Ты разрешишь мисс Кук обедать с нами по воскресеньям, – сказал юноша. В его голосе сквозило такое же высокомерие, как и в голосе его матери. – Сомневаюсь, что это отступление от правил этикета повлечет за собой падение общественных нравов.
Никто и словом не обмолвился об этом разговоре (что, собственно, меня не очень удивило), но в скором времени миссис Корнхилл сообщила мне, что, по ее мнению, дети уже достигли того возраста, когда им может быть позволено по выходным обедать вместе с родителями, и что я могу их сопровождать.
одиночества настолько разучилась говорить, что не смогла принять участие в застольной беседе, но зато я очень внимательно слушала, как Финч рассуждал о мировых проблемах, о которых я почти ничего не знала. Его же родителей, похоже, это мало интересовало.
Он говорил о том, что на фабриках и в шахтах используется детский труд, и о том, что в колониях людей продают в рабство. Когда он говорил об этих неприятных сторонах жизни внешнего мира, дети слушали его как зачарованные, а миссис Корнхилл казалась оскорбленной. Ее усатый супруг был явно смущен тем, что за обеденным столом обсуждаются такие ужасные темы. Мне же хотелось просто захлопать в ладоши. «Браво!» – подумала я. В этой атмосфере всеобщего самодовольства появился мятежник.
После обеда, к явному неудовольствию своей матери, Финч пригласил меня прогуляться по саду.
– Айза должна присматривать за детьми, – заметила миссис Корнхилл.
– Она и будет за ними присматривать, – пообещал он.
– Я ведь так мало провожу времени со своими младшими братом и сестрой. Они будут нашими сопровождающими.
Дети явно испугались, услышав о том, какая важная миссия на них возложена, и вели себя на удивление тихо.
– Я должен извиниться перед вами, – сказал мне юноша. – Мне кажется, что я вел себя грубо.
– Мистер Корнхилл, – ответила я, – вам не показалось.
Вы действительно вели себя грубо. В той скромной общественной среде, из которой я происхожу, такое поведение посчитали бы неприличным. Он остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Если вы считаете, что меня можно обвинить в отсутствии радушия и сердечности, то в этом случае вас можно обвинить в отсутствии сдержанности и скромности, – сказал он. Казалось, это открытие скорее обрадовало его, чем огорчило.
– Следует ли мне присесть перед вами в глубоком реверансе, сэр? – спросила я, вложив в последнее слово всю свою иронию.
Мне бы это чрезвычайно понравилось, – сказал он и неожиданно засмеялся. – Ведь тогда я смог бы посмотреть на вас сверху вниз. Вы слишком высокого роста как для того, чтобы изображать смирение, так и для того, чтобы мужчины могли чувствовать свое превосходство, восхищаясь вами.
– У вас странная манера выражать свое восхищение, – сказала я.
– Все мои колкости были адресованы матери, а не вам. Увы, при всей ее внешней хрупкости кожа у нее такая же толстая, как и у носорога.