Эммелина
Шрифт:
Поглощенная тем, что ее ожидает, Эммелина и не подумала, что, возможно, идет заменять Элизу, и, только столкнувшись с ней на лестнице, сообразила, что это, наверное, так, и робко заговорила с ней. Однако заплаканная Элиза, казалось, не замечала чуть не вплотную приблизившуюся Эммелину и уж тем более не слышала обращенных к ней слов. Элиза шла не одна. Ее вела вниз, в чесальню, какая-то девушка, тогда как Эммелину послали на новое место без провожатых и велели самой обратиться к мистеру Магвайру.
Толкнув высокую дверь, она оказалась в первой из двух ткацких. Сразу же бросилось в глаза, как все здесь не похоже на огромную, заполненную разными
В дальнем конце Эммелина увидела работавшую с кем-то в паре Мейми. Подняв глаза, Мейми столкнулась с ней взглядом, но сразу же отвела его. Закончив работу, мастер выпрямился и обернулся. Оказалось, это и был мистер Магвайр.
Что-то в его наружности сразу же показалось ей удивительным. Но что же? Брюнет. Блестящие черные волосы нависают, курчавясь, надо лбом и спускаются на уши. Скулы покрыты румянцем, массивная нижняя челюсть выдвинута вперед, а маленькие черные глазки блестят и посмеиваются.
– Так-так, и кто же это пришел? Та новенькая, что все ловит на лету и сразу схватывает? – Голос был сочным и глубоким, а выговор – ну, точь-в-точь миссис Басс. Больше того, они так похожи, что могли бы быть братом и сестрой, – в замешательстве вдруг поняла Эммелина, осознавая одновременно, что именно это сходство и поразило ее так в первый момент.
– Что ж, если вы в самом деле мой ангел-спаситель, – продолжал мистер Магвайр, – то скажите, пожалуйста, как вас зовут.
– Эммелина Мошер.
– Ну, так вперед, Эммелина.
Он говорил вполне серьезно, но в то же время как будто подшучивал. Она едва смела поднять глаза – пугающие предостережения миссис Басс помнились слишком отчетливо.
– Поставлю-ка я вас с Коринной, – говорил мистер Магвайр. – Думаю, она живо всему вас научит.
Коринна была девушкой крупной и внешне, можно сказать, грубоватой, но сдержанной и застенчивой, с тихим голосом, почти неслышным за шумом станков. Эммелина старательно наблюдала, как она вдевает нить в челнок, и скоро уже смогла повторить эту операцию, а затем справилась и с тканьем нитей основы, натянутых прямо на станину. Все это не так уж и отличалось от того, как они ткали дома, в Файетте. А вот затягивание узелков на рвущихся нитях давалось значительно тяжелее. В конце концов она справилась и с этим, но все-таки каждый раз завязывание узелка было мучением. Нити основы не только не крахмалили, перед тем как принести в ткацкую, но и так плотно натягивали на станине, что ухватиться за кончик и завязать узелок было почти немыслимо. Много раз, когда нить рвалась вдруг под пальцами или выскальзывала из них, Эммелина готова была расплакаться, но мысль – вести себя нужно так, чтобы не стыдно было написать маме, – поддерживала и спасала.
После обеда она вернулась к работе, слегка успокоенная. Тупая тяжесть во всем теле и боль, досаждавшая утром, исчезли, стоило ей выйти из чесальни. Но едва она снова встала к станку, возобновились и, мало того, с каждой минутой усиливались. Волна боли текла теперь от руки к спине, поднималась к затылку и потом, опускаясь, переходила в другую руку.
На станке стоял круглый счетчик, который показывал, сколько наткано. Коринне платят сдельно. Зная это, Эммелина вдвойне нервничала. Еще бы, ведь ее медлительность отразится на заработке напарницы. Однако такие мысли не помогали, а, наоборот, усугубляли неловкость движений. Глаза как бы заволокло туманом, в висках стучало. Казалось, она много дней не выходит из ткацкой. Пора, наверно, уже идти ужинать. На стене, против конторки мистера Магвайра, висели часы, но с ее места их было не видно. Когда Коринна сказала: «А теперь отдохни немного», она сразу пошла посмотреть, сколько времени, да так и ахнула. Еще не было трех! Она уставилась на часы сначала с недоверием, а потом с ужасом. Немыслимо было представить себе, что с начала работы в ткацкой прошло всего дна часа. Уж не обманывают ли ее глаза? Какой ужас! Ведь как бы она ни старалась, еще четыре часа ей просто не выдержать! Накатывало искушение сбежать и тем самым избавить себя от позора, неминуемого, когда всем станет ясно, что она не справляется.
– Первый день – самый трудный, – раздался за спиной теплый, вселяющий спокойствие голос, говоривший с таким же акцентом, как миссис Басс.
– Спасибо, – пробормотала она, заикаясь, – я знаю… я знаю… – Она обернулась и замолчала, не понимая, как закончить фразу.
– Вы очень хорошо работаете, Эммелина, – продолжал он. И вдруг добавил: – А как-нибудь иначе вас нельзя называть?
Она невольно улыбнулась: ведь только он и миссис Басс произносили ее имя как «Ымельина».
– Нет ли у вас сокращенного имени? – пояснил он.
– Отец зовет меня Эмми. Братья и сестры – тоже. А иногда – Эм. – Только Льюк называл ее Эм. Впервые за весь этот день она подумала о Льюке и об отце. Интересно, вспоминают ли они ее? Ждут ли весточки?
– Эмми – это гораздо лучше. Так вот, Эмми. Всем девушкам в первый день кажется, что здесь просто не выдержать. Лучший способ не поддаваться таким мыслям – выбросить их из головы. Делайте все, на что вы способны, и старайтесь больше ни о чем не думать.
Был ли это и вправду тот человек, о котором миссис Басс отзывалась так плохо? Конечно, Эммелина вернулась бы к станку и без этого их разговора (особого выбора у нее не было), но слова мистера Магвайра позволили ей снова встать на рабочее место с надеждой, что она справится и сумеет достойно перенести все муки первого дня.
Однако, по мере того как шло время, испытание становилось все тяжелее. Ступни отекли так сильно, что пальцы ног потеряли чувствительность; шею и плечи ломило, и, с трудом поднимая руку, она каждый раз думала, что больше уже не сумеет ее поднять. Шум стал привычным. Казалось, никакого грохота снаружи и нет. Грохочет в голове. А колотье в висках вызывает работа какой-то огромной машины, запущенной корпорацией «Саммер». Она с трудом видела сквозь пелену застывших в глазах слез. Внезапная резкая боль или грубое слово – и они потекли бы потоком.