Эммелина

Росснер Джудит

Он помолчал. Потом сказал:

– Пойдемте, я отведу вас назад, в пансион.

– Я не пойду. Там одна девушка посмеялась над моим платьем. Я не пойду.

– Ну, давайте пройдемся немного, поговорим. Тогда легче будет вернуться? – спросил он, немного подумав. – Нельзя же, в конце концов, из-за какой-то противной девчонки взять и уйти из дома!

– Какой это дом?! – возразила она, но чувствовала уже, что, побыв с ним еще немножко, сможет, наверное, вернуться в пансион и снова увидеть девушек. Вспомнилось, что тот голос, который окликнул ее, когда она убегала, был, пожалуй, сочувствующим.

– Верно, настоящим

этот дом не назовешь. Будь это так, вы не бродили бы по городу, как неприкаянная!

Он сказал это так странно, что поневоле закралась в голову мысль, не говорит ли он и о себе. Она взглянула на него вопросительно, и, как бы стараясь отвести возможное предположение, он, рассмеявшись, сказал, что сам вообще-то уже нагулялся и хотел возвращаться. А между тем они уходили, оставляя за спиной дом Стоуна и направляясь к Мерримак-стрит.

– Я был моложе вас, когда приехал из Корка в Манчестер, – заговорил он после некоторого молчания. – Вы знаете что-нибудь о Манчестере?

– Вы мне немножко рассказывали!

– Я пробыл там три года! Когда мне исполнилось шестнадцать, я оставил мать… братьев… в Манчестере и отплыл в Бостон. Провел там год. Бостон во многом лучше Манчестера: и город красивее, и работы больше. Но к ирландцам там тоже относятся по-свински. Как в Лоуэлле, как в любом другом месте, как всюду, кроме Ирландии. Но в Бостоне я еще этого не понимал. В конце зимы, после года тамошней жизни, я нанялся к подрядчику по имени Комисски: он набирал бригаду для работы на Канале, то есть на Потакетском канале. К этому времени он был лет двадцать как прорыт, но маленький, узкий, да и со шлюзами хуже некуда. Такой канал не годился для питания фабрик, которые намечалось здесь строить. Сам Лоуэлл был тогда деревушкой.

Она удивилась, не в силах представить Лоуэлл иным, чем сейчас.

– Мы шли сюда из Чарльстона пешком, – продолжал он, словно забыв о ней, весь отдавшись воспоминаниям. – Двадцать парней да еще Комисски. Бутт встретил нас с парой помощников около старых шлюзов. Дали необходимые инструменты, кое-что из еды. Больше не дали ничего. Им даже в голову не приходило подумать, где же мы будем спать. Вот если бы мы были свиньи, они бы построили хлев, а то – всего лишь ирландцы!

Он помолчал, взволнованный ничуть не меньше, чем она, слушавшая этот рассказ впервые.

– Вы видели Эйкр, Эммелина? Поселок, выстроенный на пустоши Пэдди? Нет, конечно, не видели. Может быть, когда-нибудь я… а впрочем, неважно. Так вот. Это было в апреле, и снег еще не сошел. Лачуги мы строили из того хлама, что удавалось самим разыскать. В первую ночь спали просто на срубленных ветках, а холод стоял такой, что один парень отморозил себе ноги – потерял половину пальцев.

При этих словах она снова почувствовала, как мерзнут у нее ноги. Привыкнув к тому, что они постоянно болят – даже утром надевать башмаки просто мука, – она умудрялась время от времени напрочь о них забывать.

– И это не было просто от недосмотра, – продолжал мистер Магвайр свой рассказ, в то время как они подходили уже к углу Мерримак-стрит. – Нет, в их планы входило, чтобы нам было плохо и мы убрались, как только работа будет закончена. Давать нам места на уже пущенных в ход фабриках им не хотелось. Предпочитали нанимать свежих молоденьких девочек из семей янки – таких вот, как вы! – Он вдруг засмеялся. – А кто же их в самом деле осудит? Разве я

сам не беседую с вами охотнее, чем с кем-либо другим?

Она смущенно молчала, не понимая, включает ли он в «других» своих домашних. Вспомнив о человеке, который сидел но главе стола, подумала, что все сказанное Элайей Стоуном, пожалуй, действительно делает его одним из «других».

– Нам сюда? – спросила она, когда они повернули на Мерримак-стрит.

Он рассмеялся:

– Если пойти иначе – в любом направлении, – чуть раньше или чуть позже упрешься в воду.

– Правда?

– Конечно!

– А я и не знала!

– Мы здесь почти со всех сторон окружены водой, – сказал он с гордостью, – и это почти так же славно, как жить на берегу океана. Вот, Эммелина, смотрите! – Он наклонился и пальцем начертил на снегу излучину Мерримак и уютно поместившийся в ней город. Потом с востока пририсовал реку Конкорд, с юга – Медоубрук. – Теперь каналы. Сзади нас Потакет… здесь Гамильтон… Истерн… и Мерримак.

Он рассмеялся от удовольствия, глядя, с каким восторгом она смотрела на нарисованную на снегу карту.

– Когда я приехал в Лоуэлл в тысяча восемьсот двадцать втором году, из всех каналов здесь был только Мерримак.

– В тысяча восемьсот двадцать втором?

Это звучало невероятно, казалось каким-то невообразимо далеким прошлым. Он улыбнулся печально:

– Да, вас тогда даже на свете не было. Ну а теперь нам пора. Время идти к дому Молли.

К Молли. Мысль о возвращении к миссис Басс уже не казалась немыслимой. Но все-таки пусть это будет чуть позже.

– Они думали, что разделаются с нами в двадцать третьем году. Но оказалось, что остается еще много чисто мужской работы. Заканчивали одну, обнаруживалась новая. Они продолжали надеяться, что придет время и они распрощаются с нами, но этого не случилось, хотя всего двое-трое из нас смогли… найти себе место в стенах их благословенных фабрик!

К сожалению, они шли слишком быстро. А хорошо бы заставить его так увлечься рассказом, чтобы он взял вдруг – и остановился.

– А где сейчас ваша семья? – спросила она, думая, как ему, наверное, одиноко среди чужих. Потом вспомнила о жене и о детях и захотела уточнить свой вопрос, но он ее понял.

– Моя мать – здесь, братья… – Он замолчал, решая, видимо, какой-то вопрос. – Моя мать убирает одну из ткацких в корпорации «Эпплтон», – сказал он внезапно. – Она не способна ни на какую иную работу, а сидеть дома и жить на мои деньги не хочет! Ей шестьдесят четыре года, и она дня не просидела без работы с тех пор, как я привез ее сюда в тридцать втором и устроил на фабрику. Господа Лоуэллы и господа Эпплтоны – для нее существа высшего порядка.

Ткацкую мыла и убирала низенькая старушка-ирландка. Работа и старость согнули ее, но не лишили приветливости. Похоже было, что она совсем не умеет говорить по-английски, но это ей и не требовалось. В холодную погоду она обычно надевала друг на друга несколько чепцов – сверху всегда был красный, – а потом, разогреваясь за работой, постепенно их снимала. Девушки, в общем, неплохо к ней относились, но, когда мистер Магвайр не слышал, подшучивали и над слепцами, и над беспрерывным бормотанием себе под нос по-гэльски. Теперь Эммелине было приятно осознать, что она никогда не участвовала в этом, ведь пожилая женщина в их ткацкой была скорее всего похожа на матушку мистера Магвайра.