Empire V
Шрифт:
— Ой, - прошептал он испуганно, - простите, если сказал что-то не то…
Я понял, что это шанс проявить себя с лучшей стороны.
— Ничего-ничего, - сказал я любезно, - вы очень остроумный собеседник, и неплохо осведомлены. Но если говорить серьезно… У нас, сосателей, действительно есть определенная тенденция к нуару. Во-первых, как вы, наверно, знаете, это наш национальный цвет. Во-вторых… Неужели вы не понимаете, почему это с нами происходит?
— Клянусь красной жидкостью, нет, - ответил Щепкин-Куперник.
Похоже, он испытал большое облегчение,
— Подумайте еще раз, - сказал я.
– Что делают вампиры?
— Управляют ходом истории?
– подобострастно спросил Щепкин-Куперник.
— Не только, - ответил я.
– Еще вампиры видят ваши темные души.
Сначала, когда вампир еще учится, он сохраняет унаследованный от Великой Мыши заряд божественной чистоты, который заставляет его верить в людей несмотря на все то, что он узнает про них изо дня в день. В это время вампир часто одевается легкомысленно. Но с какого-то момента ему становится ясно, что просвета во тьме нет и не будет. И тогда вампир надевает вечный траур по людям, и становится черен, как те сердца, которые ежедневно плывут перед его мысленным взором…
— Браво, - рявкнул рядом Мардук Семенович.
– Энлиль, я бы занес это в дискурс.
Щепкин-Куперник сделал что-то вроде книксена, который должен был выразить его многообразные чувства, и отступил с нашего пути вместе со своей свитой.
Следующая группа, к которой меня подвел Энлиль Маратович, состояла всего из двух халдеев, похожих друг на друга. Оба были пожилые, не особо опрятные, жирные и бородатые, только у одного из-под маски торчала рыжая борода, а у другого - серо-седая. Седобородый, как мне показалось, пребывал в какой-то полудреме.
— Вот это очень интересная профессия, - сказал мне Энлиль Маратович, указывая на рыжебородого.
– Пожалуй, важнейшая на сегодняшний день. Прямо как в итальянской драме. Господин Самарцев - наш главный провокатор.
— Главный провокатор?
– спросил я с удивлением.
– А что именно вы делаете?
— Вообще-то это абсолютно издевательское название, - пробасил Самарцев.
– Но ведь вы, вампиры, любите издеваться над беззащитными людьми.
Как ты только что всем напомнил в предельно наглой форме…
Я опешил от этих слов. Самарцев выждал несколько секунд, а потом ткнул меня пальцем в живот и сказал:
— Это я показываю, что именно я делаю. Провоцирую. Получается?
И все вокруг весело заржали. Я тоже засмеялся. Как и положено провокатору, Самарцев был обаятелен.
— На самом деле я менеджер будущего, - сказал он.
– Так сказать, дизайнер завтрашнего дня. А должность так называется потому, что провокация в наше время перестала быть методом учета и стала главным принципом организации.
— Не понимаю. Как это провокация может быть методом учета?
— Запросто, - ответил Самарцев.
– Это когда у самовара сидят пять эсеров и поют "вихри враждебные веют над нами". А среди них - один внедренный провокатор, который пишет на остальных подробные досье.
— Ага. Понял. А как провокация может быть методом организации?
— Когда
– Чтобы регистрация всех, кто будет подпевать, велась с самого начала. В идеале, даже текст революционной песни сочиняют наши креативщики, чтобы не было никакого самотека.
— Понятно, - сказал я.
Самарцев снова попытался ткнуть меня пальцем в живот, но в этот раз я подставил ладонь.
— Это, естественно, относится не только к революционным песням, - продолжал он, - а ко всем новым тенденциям вообще. Ждать, пока ростки нового сами пробьются сквозь асфальт, сегодня никто не будет.
— Почему?
– спросил я.
— Потому что по этому асфальту ездят серьезные люди. Ростки на спецтрассе никому не нужны. Свободолюбивые побеги, которые взломают все на своем пути, в наше время принято сажать в специально отведенных для этого местах. Менеджер этого процесса естественным образом становится провокатором, а провокация - менеджментом…
— А товарищ ваш чем занимается?
– спросил я.
— Молодежная субкультура, - сказал седой, зевнув.
— Вот как, - ответил я.
– Как, слабо вытащить меня на майдан?
— С вами это не получится, - ответил седой, - говорю со всей молодежной прямотой.
— Вы вроде не очень молоды, - заметил я.
— Правильно, - согласился он.
– Но я же не говорю, что я молод.
Наоборот, я довольно стар. И об этом я тоже говорю со всей молодежной прямотой.
— Слушайте, - сказал я, - а может вы скажете, кому из наших молодых политиков можно верить? Я ведь не только вампир. Я еще и гражданин своей страны.
Седой халдей переглянулся с Самарцевым.
— Э, - сказал Самарцев, - да ты, я вижу, провокатор не хуже меня…
Знаешь, что такое "уловка-22"?
Это я помнил из дискурса.
— Примерно, - ответил я.
– Это ситуация, которая, если так можно выразиться, исключает саму себя. Мертвая логическая петля, из которой нет выхода. Из романа Джозефа Хеллера.
— Правильно, - сказал Самарцев.
– Так вот, "уловка-22" заключается в следующем: какие бы слова ни произносились на политической сцене, сам факт появления человека на этой сцене доказывает, что перед нами блядь и провокатор. Потому что если бы этот человек не был блядью и провокатором, его бы никто на политическую сцену не пропустил - там три кольца оцепления с пулеметами. Элементарно, Ватсон: если девушка сосет хуй в публичном доме, из этого с высокой степенью вероятности следует, что перед нами проститутка.
Я почувствовал обиду за свое поколение.
— Почему обязательно проститутка, - сказал я.
– А может это белошвейка.
Которая только вчера приехала из деревни. И влюбилась в водопроводчика, ремонтирующего в публичном доме душ. А водопроводчик взял ее с собой на работу, потому что ей временно негде жить. И там у них выдалась свободная минутка.
Самарцев поднял палец:
— Вот на этом невысказанном предположении и держится весь хрупкий механизм нашего молодого народовластия…