Энциклопедический словарь (Х-Я)
Шрифт:
Литературную деятельность Ч. обыкновенно принято делить на две, совсем ничего общего между собой не имеющие, половины: период Чехова-Чехонте и позднейшую деятельность, в которой даровитый писатель освобождается от приспособления к вкусам и потребностям читателя мелкой прессы. Для этого деления есть известные основания. Несомненно, что Ч.-Чехонте, в «юмористических» рассказах не стоит на своей высоте первостепенного писателя. Публика, подписавшаяся в 1903 г. на «Ниву» чтобы ознакомиться основательно с Ч., испытывала даже после первых томов расположенного в хронологическом порядке собрания его сочинений известное разочарование. Если, однако, глубже и внимательнее присмотреться к рассказам Чехонте, то нетрудно и в этих наскоро набросанных эскизах усмотреть печать крупного мастерства Ч. и всех особенностей его меланхолического дарования. Непосредственной «юмористики», физиологического, так назыв. «нутряного» смеха тут не очень-то и много. Есть, правда, немало анекдотичности и даже прямого шаржу, в роде, напр., «Романа с контрабасом», едва ли есть у Чехонте хотя бы один рассказ, сквозь шарж которого не пробивалось бы психологическая и жизненная правда. Не умрет, напр., в действительности чиновник оттого, что начальник в ответ на его чрезмерно угодливые и надоедливые извинения за то, что он нечаянно плюнул в его сторону, в конце концов крикнул ему «пошел вон»; но забитость мелкого чиновника, для которого сановник — какое то высшее существо, схвачено (в «Смерти чиновника») в самой своей основе. Во всяком случае веселого в «юмористических» шаржах Чехонте очень мало: общий тон — мрачный и безнадежный. Перед нами развертывается ежедневная жизнь в всем трагизме своей мелочности, пустоты и бездушия. Отцы семейства, срывающие на близких всякого рода неприятности по службе и карточным проигрышам, взяточничество провинциальной администрации, интриги представителей интеллигентных профессий, грубейшее пресмыкательство перед деньгами и власть имущими, скука семейной жизни, грубейший эгоизм «честных» людей в обращении с «продажными тварями» («Анюта», «Хористка»), безграничная тупость мужика («Злоумышленник»), полное вообще отсутствие нравственного чувства и стремления
Даже из такого невинного сюжета, как мечты о выигрыше 75000 р. («Выигрышный билет»), Чехонте сумел сделать канву для тяжелой картины отношений размечтавшихся о выигрыше супругов. Прямо Достоевским отзывается превосходный рассказ «Муж», где на каких-нибудь 4 страничках во всем своем ужасе обрисована психология злобного, погрязшего в житейской скуке существа, испытывающего чисто физические страдания, когда он видит, что близкие ему люди способны забыться и на мгновение унестись в какой-то иной , радостный и светлый мир. К числу ранних рассказов Ч. относится и другой превосходный рассказ — «Тоска», на этот раз не только мрачный, но и глубоко трогательный: рассказ о том, как старый извозчик, у которого умер взрослый сын, все искал, кому бы поведать свое горе, да никто его не слушает; и кончает бедный старик тем, что изливает душу перед лошадкой своей. Художественные приемы Чехонте так же замечательны, как в позднейших произведениях Ч. Больше всего поражает необыкновенная сжатость формы, которая до сих пор остается основной чертой художественной манеры Ч. И до сих пор чеховские повести почти и всегда начинаются, и кончаются в одной книжке журнала. Относительно «большие» вещи Ч. — напр., «Степь» — часто представляют собой не что иное, как собрание отдельных сцен, объединенным только внешним образом. Чеховская сжатость органически связана с особенностями его способа изображения. Дело в том, что Ч. никогда не исчерпывает свой сюжет всецело и всесторонее. Будучи реалистом по стремлению давать неприкрашенную правду и имя всегда в запасе огромнейшее количество беллетристических подробностей, Ч., однако, рисует всегда только контурами и схематично, т. е. давая не всего человека, не все положение, а только существенные их очертания. Тэн у рассматриваемых им писателей старается уловить их faculte maitresse; Ч. это делает по отношению к каждому из своих героев и выдвигает в нем только то, что ему кажется в данном человеке характерным и преобладающим. Ч. почти никогда не дает целой биографии своих героев; он берет их в определенный момент их жизни и отделывает двумятремя словами от прошлого их, концентрируя все внимание на настоящем. Он рисует, таким образом, не столько портреты, сколько силуэты. Оттого-то его изображения так отчетливы; он всегда бьет в одну точку, никогда не увлекаясь второстепенными подробностями. Отсюда сила и рельефность его живописи, при всей неопределенности тех типов, которые он по преимуществу повергает своему психологическому анализу. Если к этому прибавить замечательную колоритность чеховского языка, обилие метких и ярких слов и определений, то станет очевидным, что ему много места и не нужно.
По художественной манере особое место занимает театр Ч. Как и повествовательные его произведения, драматическая деятельность Ч. распадается на два периода. Сначала он написал несколько истинно веселых вещей, из которых не сходят со сцены «Медведь» и «Предложение». Серьезные пьесы второго периода создались под несомненным влиянием Ибсена. Это пьесы «настроения» по преимуществу, в которых соответствующая игра актеров имеет почти решающее значение. «Три сестры», напр., в чтении совершенно не понравились и местами даже возбуждали смех. Таковы, в чтении постоянные комические восклицания сестер: «В Москву, в Москву», точно съездить в Москву и даже поселиться в ней — Бог весть какое счастье. Но в постановке московской труппы Станиславского «Три сестры» произвели огромнейшее впечатление, потому что те самые мелочи, часто даже простые ремарки, которые в чтении не замечаются и пропадают, были ярко подчеркнуты замечательно вдумавшейся в намерения автора труппою, и зрителю сообщалось авторское настроение. Даже пресловутое «В Москву, в Москву» превратилось в нимало не смешной символ стремления уйти из постылой действительности. «Дядя Ваня» производит и в чтении, но сценическое исполнение значительно усиливает общий эффект пьесы и в особенности завершительное впечатление беспросветной тоски, в которую погружается «дядя Ваня» по отъезде гостей.
Существенным отличием Ч.-Чехонте от Ч. второго периода является сфера наблюдения и воспроизведения. Чехонте не шел дальше мелочей обыденного, заурядного существования тех кругов общества, которые живут элементарной, почти зоологической жизнью. Но когда критика подняла самосознание молодого писателя и внушила ему высокое представление о благородных сторонах его тонкого и чуткого таланта, он решил подняться в своем художественном анализе, стал захватывать высшие стороны жизни и отражать общественные течения. На общем характере этого позднейшего творчества, начало которого можно отнести к появлению «Скучной истории» (1888), ярко сказалась та мрачная полоса отчаяния и безнадежной тоски, которая в 80-х годах охватила наиболее чуткие элементы русского общества. Восьмидесятые годы характеризуются сознанием русской интеллигенции, что она совершенна бессильна побороть косность окружающей среды, что безмерно расстояние между ее идеалами и мрачно-серым, беспросветным фоном живой действительности народ еще пребывал в каменном периоде, средние классы еще не вышли из мрака «темного царства», а в сферах направляющих резко обрывались традиции и настроения «эпохи великих реформ». Все это, конечно, не было чем-нибудь особенно новым для чутких элементов русского общества, которые и предшествующий период семидесятых годов сознавали всю неприглядность тогдашней «действительности». Но тогда русскую интеллигенцию окрылял особенный нервный подъем, который вселял бодрость и уверенность. В 80-х годах эта бодрость совершенно исчезла и заменилась сознанием банкротства перед реальным ходом истории. Отсюда нарождение целого поколения, часть которого утратила свое стремление к идеалу и слилась с окружающей пошлостью, а часть дала неврастеников, «нытиков», безвольных, бесцветных, проникнутых сознанием, что силу косности не сломишь, и способных только всем надоедать жалобами на свою беспомощность и ненужность. Этот то период неврастенической расслабленности русского общества и нашел в лице Ч. своего художественного историка. Именно историка: это очень важно для понимания Ч. Он отнесся к своей задаче не как человек, который хочет поведать о глубоко волнующем его горе, а как посторонний, который наблюдает известное явление и только заботится о том, чтобы возможно вернее изобразить его. То, что принято у нас называть «идейным творчеством», т. е. желание в художественной форме выразить свое общественное миросозерцание, чуждо Ч. и по натуре его, слишком аналитической и меланхолической, и по тем условиям, при которых сложились его литературные представления и вкусы. Не нужно знать интимную биографию Ч., чтобы видеть, что пору так назыв. «идейного брожения» он никогда не называл. На всем пространстве его сочинений, где, кажется, нет ни одной подробности русской жизни так или иначе затронутой, вы не найдете ни одного описания студенческой сходки или тех принципиальных споров до беда дня, которые так характерны для русской молодежи. Идейной стороной русской жизни Ч. заинтересовался уже в ту пору, когда восприимчивость слабеет и «опыт жизни» делает и самые пылкие натуры несколько апатичными в поисках миросозерцания. Став летописцем и бытописателем духовного вырождения и измельчания нашей интеллигенции, Ч. сам, не примкнул ни к одному направлению. Он одновременно близок и к «Новому Времени», и к «Русской Мысли», а в последние годы примыкал даже всего теснее к органу крайней левой нашей журналистике, не добровольно прекратившему свое существование («Жизнь»). Он относится безусловно насмешливо к «людям шестидесятых годов», к увлечению земством и т. д., но у него нет и ни одной «консервативной» строчки. В «Рассказе неизвестного» он сводит к какому-то пустому месту революционное движение, но еще злее выставлена в этом же рассказе среда противоположная. Это то общественнополитическое безразличие и дает ему ту объективную жесткость, с которою он обрисовал российских нытиков. Но если он не болеет за них душой, если он не мечет громов против засасывающей «среды», то он относится вместе с тем и без всякой враждебности к тому кругу идей, из которых исходят наши Гамлеты, пара на грош. Этим он существеннейшим образом отличается от воинствующих обличителей консервативного лагеря. Если мы для иллюстрации способа отношения Ч. к обанкротившимся интеллигентам 80-х гг. Возьмем наиболее популярный тип этого рода — Иванова из драмы того же названия — какое мы вынесем впечатление? Во всяком случае не то, что не следует быть новатором, не следует бороться с рутиною и пренебрегать общественными предрассудками. Нет, драма только констатирует что таким слабнякам как Иванов, новаторство не по силам. Сам Иванов проводит параллель между собою и работником Семеном, который хотел похвастать перед девками силой, взвалить на себя два огромнейших мешка и надорвался.
Ту же неумолимую жесткость, но лишенную всякой тенденциозной враждебности, Ч. проявил и в своем отношении к народу. В русской литературе нет более мрачного изображения крестьянства, чем картина, которую Ч. набросал в «Мужиках». Ужасно полное отсутствие нравственного чувства и в тех вышедших из народа людях, которые изображены в другом рассказе Ч. — «В овраге». Но рядом с ужасным, Ч. умеет улавливать и поэтические движения народной жизни — и так как одновременно Ч. в самых темных красках рисует «правящие классы», то и самый пламенный демократизм может видеть в беспощадной правде Ч. только частное проявление его пессимистического взгляда на людей. Художественный анализ Ч. — как то весь сосредоточился на изображении бездарности, пошлости, глупости российского обывателя и беспросветного погрязания его в тине ежедневной жизни. Ч. ничего не стоит уверять на в «Трех сестрах», что в стотысячном городе не с кем сказать человеческого слова и что уход и него офицеров кавалерийского полка оставляет в нем какую-то зияющую пустоту. Бестрепетно заявляет Ч. в «Моей жизни», устами своего героя: «Во всем городе я не знал ни одного честного человека». Двойной ужас испытываешь при чтении превосходного психологически-психиатрического этюда «Палата №6»: сначала — при виде тех чудовищных беспорядков, которые в земской больнице допускает герой рассказа, бесспорно лучший герой во всем городе, весь погруженный в чтение доктор Андрей Ефимович; затем, когда оказывается, что единственный с ясно-сознанными общественными идеалами — это
Было время, когда Ч. обвиняли в глубоком равнодушии. Н.К. Михайловский ярче всех формулировал этот упрек, сказав, что Ч. с одинаковым хладнокровием «направляет свой превосходный художественный аппарат на ласточку и самоубийцу, на муху и слона, на слезы и воду». Но пора этих упреков теперь более или менее миновала. Тот же Н.К. Михайловский усмотрел в «Скучной истории» некоторую «авторскую боль». Теперь едва ли многие станут спорить против того, что если у Ч. и нет определенного общественного миросозерцания, то у него, все-таки, есть несомненная тоска по идеалу. Он несомненно потому все критикует, что у него очень большие нравственные требования. Он не создает положительных типов, потому что не может довольствоваться малым. Если, читая Ч., и приходишь в отчаяние, то это все-таки отчаяние облагораживающее: оно поселяет глубокое отвращение к мелкому и пошлому, срывает покровы с буржуазного благополучия и заставляет презирать отсутствие нравственной и общественной выдержки.
Ср. Андреевич (Евг. Соловьев), «Книга о Горьком и Чехове»; Арсеньев, «Крит. этюды»; Батюшков, «Крит. очерки»; Вогюэ, «Revue d. deux Mondes» (1902, I) и порусски брошюра (М., 1902); Волжский, «Очерки о Чехове» (СПб., 1903 г.); Волынский, «Борьба за идеализм»; Гольцев, «Лит. очерки»; Меньшиков, «Крит. очерки»; Мережковский, в «Сев. Вестн.» (1881, 11); Михайловский, «Соч.» (т. VI) и «Рус. Бог» (1900 г., 4 и 1902, 2); Овсянико-Куликовский, «Вопросы психологии творчества» (СПб., 1902 г.); Протопопов, в «Русск. Мысли» (1892, 6); Скабичевский, «Соч.» и «Рус. Мысль» (1899, №4, 5 и 1901, №11); Струве, «На разные темы»; Всев. Чешихин, «Современное общество в произведениях Боборыкина и Чехова» (Одесса, 1894).
С. Венгеров.
Чехонь
Чехонь, чеша, чешка, шабля, сабляница, боковня (Pelecus cultratus L.) — рыба из семейства карповых. От других карповых Ч. легко отличается по форме тела: оно удлинено, сильно сплющено с боков, спина почти прямая, брюхо, напротив, очень выпукло и представляет острое ребро. Короткий спинной плавник сильно отодвинут назад и лежит над началом длинного подхвостового, грудные плавники длинные и лишь не много не достают концами до брюшных. Нижняя челюсть длиннее верхней и сильно заворочена кверху. Боковая линия извилистая и лежит близко к брюшному краю. Спина серовато-бурая, бока и брюхо серебристо-белые, спинной и хвостовой плавник серые, нижние плавники с красноватым оттенком; глаза серебристые, Ч. длиной до 11/2 фт. и весом до 11/2 фт., но есть указания на экземпляры до аршина и даже более. Водится преимущественно в реках Черного, Азовского, Каспийского моря, в этом последнем (редка в южной части), в Аральском море и среднем и нижнем течении Сыр-Дарьи. Северная граница области распространения Ч. проходит у нас по Финскому заливу, Неве, южной части Ладожского озера и Свири. В АвстроВенгрии водится в Дунае и очень многочисленна в Платенском озере, в Германии редка и встречается чаще всего у устьев рек. У нас на юге она наиболее многочисленна в низовьях и устьях рек, а также в море. Ч. держится преимущественно в больших реках, внутренних морях и больших озерах, придерживаясь в реках преимущественно глубоких и быстрых мест. Питается насекомыми и их личинками, а также молодью рыб. Растет быстро и становится способной к размножению, по-видимому, еще не достигнув двух лет. Ход Ч. весной в Волге начинается еще в феврале подо льдом, но крупная Ч. идет в марте и апреле. В нижней Волге нерест происходит, вероятно, в конце марта или апреле, в Средней России в мае. Ч. нерестится всегда в самой реке на перекатах, отмелях и косах; икра 2 мм. в диаметре, число икринок в самке средней величины до 100000. По окончании икрометания Ч. спускается к устьям. Осенью часть ее входит на зимовку в реки, часть остается на взморье. Зимует Ч. в нижней Волге в тихих местах, залегая косяками до нескольких десятков тысяч штук. Мясо вкусное и нежное, но костлявое. Ч. служит предметом значительного промысла и торговли, преимущественно в соленом виде.
Н. Кн.
Чечевица
Чечевица (сельскохоз., Ervum lens или lens esculenta Moench) — бобовое зерновое растение, по преимуществу яровое, с характерными круглыми, сплюснутыми с краев, но выпуклыми в центре семенами. Известны две разновидности— крупнозерная и мелкозерная Ч. Стебли первой вырастают до 28-35 стм.; плоды, листочки и прилистники нисколько крупнее, чем у второй, у которой стебли поднимаются всего до 18-28 стм. высоты; последняя, однако, большей частью дает высший урожай зерна и притом зерна более вкусного. К группе крупнозерной Ч. относятся сорта — крупная тарелочная Ч. (L. esculenta nummularia Alef., иначе столовая, пфениговая, гелеровая или полушечная белая) и обыкновенная или белая провансальская (L. esculenta vulgaris Аl.); к группе мелкозернистой — малая красная (L. esculenta erythrosperma К.) с красновато-коричневыми зернами, марсовская с светло коричневыми в коричнево-желтыми зернами и черная (L. esculenta aigra Alef.) с черными мало вкусными, но довольно крупными семенами. Кроме названных существует очень много сортов Ч., особых для каждой, несколько отличной по своим условиям местности Зап. Европы и Сев. Америки. Период развития Ч. 100-130 дней, в течение которых она требует 1500-1800° Ц. По новейшим сведениям, не особенно боится заморозков (вредна t° ниже — 6°), но плохо переносит недостаток влаги в почве. Отчасти вследствие последнего условия, для Ч. необходимы чистые, хорошо разделанные, не засоренные почвы и вместе с тем достаточно богатые известью, без чего нельзя рассчитывать на хорошие урожаи этого растения. У нас Ч. возделывается в средних губерниях, главным образом черноземных, но по преимуществу же в юго-западном крае. В более северных местностях ее сеют в огородах, а в южных она служит предметом полевой культуры. В недавнее время, при существовавшем спросе за границу, столовая Ч. высевалась на пространстве до 1/3 милл. дес. в губерниях Тамбовской, Пензенской и соседних с ними. Лучшее предшествующее для Ч. растение — картофель, но сеют ее и после разных хлебов. Ее сеют как в чистом виде, так и в смеси с овсом и ячменем, хотя в последнем случае, как растение со слабыми органами, она должна страдать от затенения. Посев разбросной (7-10 пд.) или рядовой, с расстояниями в рядах в 1525 стм. (5-7 пд. на дес.). Для смешанного посева берут семян или поровну (по 5 пд. Ч. и другого хлеба) или Ч. Составляет 1/3 часть смеси. Семена заделываются на глубину 1/2-1 верш. Уход за Ч. сводится к защите ее от сорных трав при помощи полки и иногда. к перению ее, т. е. к втыканию в почву хворостин для поддержания стеблей Ч. К. уборке приступают как только начнут буреть бобы; в таком только случае, возможно получить высоко оплачиваемые семена ярко зеленого цвета. Уборку производят косой и серпом, срезая под корень, или руками, вырывая Ч. с корнем, чтобы полнее собрать урожай. Урожаи зерна Ч. (на посредственных почвах значительнее гороха) составляют на дес. 50-100 и даже 130-150 пд. зерна и 40-100 пд. соломы. Чечевичная солома и мякина служат для сдабривания бедных белками кормов, например, корнеплодов и соломы хлебов. Кроме обыкновенной Ч. в культуре известны еще: 1) виковая, польская (но в Польше не возделываемая) одноцветная Ч. или вика (Егvum monanthos или Vicia monantha Koch.) — неприхотливое растение, удающееся на песчаных, бедных известью почвах, где ни горох, ни вика не дают хороших урожаев, 2) французская или тоже виковая Ч. (Vicia Ervillia или Ervum Ervillia; на Кавказе — ухкрехели или кирюшна), устойчивое против засухи, но не против заморозков, более стоящее внимания, по Крафту, чем предшествующее растение. Урожай 90-150 пд. зерна с дес. и почти столько же соломы, зерно (содержащее не безвредные горькие вещества, извлекаемые кипячением или паром) пригодно для скармливания овцам, птицам и скоту при откорме.
Чечетка
Чечетка (Acanthis linaria) — кругополярный вид певчих птиц из рода коноплянок, гнездящийся в северной части лесной области и только зимой спускающийся к югу (в России — до Крыма). Уже в конце февраля Ч. начинают снова улетать на север. Зимой в средней России они держатся большими стаями везде, где есть береза и ольха, семенами которых они преимущественно питаются. Отыскивая семена, они часто спускаются на землю по лесным дорогам или возле деревень, между овинами и скирдами хлеба. Постоянным перепархиванием с места на место и не умолкающим щебетанием Ч. более оживляют однообразный зимний пейзаж, чем какие-либо другие мелкие птицы. Гнездятся на деревьях или кустах то низко, то высоко над землей. Гнездо вьется из стеблей травы и мха; основанием служат тонкие, сухие веточки, а подстилкой — растительный пух, перья и волосы. Яйца зеленовато-голубые с темными пестринками. Верхняя сторона тела пестрая, желтовато-бурая с темными продольными черточками. Темные перья хвоста с светлыми каемками. На голове — темнокарминоновая шапочка. Зоб и грудь у самца («чечета») с густым карминовым налетом. Нижняя сторона тела грязно-белая с темными пятнышками по бокам.