Энциклопедический словарь (П)

Брокгауз Ф. А.

А. М. Л.

Плутовской роман

Плутовской роман — ведет свое начало из Испании, где в 1553 г. (в Бургосе) вышел в свет роман Мендозы: «Жизнь Лазарильо из Тормес, и его удачи и неудачи», имевший громадный успех и переведенный на другие европейские языки; один из английских переводов выдержал 20 изданий. В Испании произведение Мендозы вызвало целую серию подражаний, из которых самым замечательным является роман Матео Алемана: «Guzman de Alfarache» (1599 — 1605), в течении шести лет выдержавший 26 изданий и переведенный на языки французский, английский, итальянский, голландский и др.; это рассказ о судьбе человека, который последовательно служит мальчишкою на кухне, исполняет обязанности уличного посыльного, делается солдатом, нищенствует, поступает в пажи к кардиналу, становится игроком, служит временно у французского посланника, несколько раз обворовывает доверившихся ему людей, женится из-за денег, делается богатым купцом, потом разоряется, готовится к духовному званию, опять совершает преступление, но благодаря случайности, получает полное прощение и выходит сухим из воды. Роман написан очень живо, личность главного героя обрисована яркими красками, и вместе с тем перед нами раскрывается необыкновенно интересная, в бытовом отношении, картина испанской жизни того времени. Из др. образчиков испанского П. романа выдаются «Picara Justina» доминиканского монаха Андрес Перес де Леона (1605), где описание плутовских проделок героини (в значительной степени навеянное Гусманом) соединено с нравоучениями от автора, «La vida del gran Tacano», Кеведо (1627), и особенно «Marcos de Obregon» Висенте Эспинеля (1618) — один из лучших романов в плутовском жанре. У «Лазарильо» и на чужеземной почве явилось многочисленное литературное потомство; во Франции, напр., тип пройдохи, человека на все руки, всеми средствами прокладывающего себе дорогу и встречающего на своем пути массу приключений, изображен в романе Сореля «Histoire comique de Francion» (1622), носящем явные следы испанского влияния. К тому же «gusto picaresco» восходит по прямой линии генеалогия знаменитого романа Лесажа «Жиль-Блаз», на который повлияли и «Лазарильо», и "Guzman de Alfarache " (Лесаж даже перевел это произведение по-французски), и «Marcos de Obregon». Лесаж не был, однако, рабским подражателем; он внес в традиционный П. роман много своего, несколько по другому обрисовал личность главного picaro — Жиль-Блаза, и в испанскую обстановку искусно ввел изображение французской действительности. В Германии наиболее ярким образом П. романа может быть назван «Simplicissimus» Гриммельсгаузена . Традиции gusto picaresco продолжали жить и в других европейских литературах, даже до новейшего времени; до известной степени к потомству «Лазарильо» и «Гусмана» принадлежат, напр., иные романы Фильдинга и Смоллета; «российский Жиль-Блаз» Нарежного и др. В русской словесности XVII в. есть одно произведение, весьма похожее на западноевропейский П. роман; это «Повесть о Фроле Скобееве» — прекрасный образчик бытового жанра, ярко отражающий

русскую жизнь того времени; главный герой, плутоватый новгородский дворянин, ловко обманывающий всех, в том числе и своего будущего тестя, Ордына-Нащекина — такой же «picaro», как и действующие лица испанских романов. — историколитературное значение П. романа состоит в том, что он открыл дорогу чисто реальному роману; излагая приключения своих героев, изображая попутно разнообразнейшие общественные слои и черты нравов, он приучал к воспроизведению литературою неприкрашенной действительности. Со временем плутовской элемент отступил на второй план, потом вышел из моды, изображение воровских притонов, игорных домов и т. п. перестало интересовать публику — но традиции реализма, противопоставленные Плутовским романом всему манерному и искусственному, продолжали жить в области повествовательного творчества. — Ср. Стороженко, «Генезис реального романа» («Северный Вестник», 1891). Русский перевод «Лазарильо из Тормес», появившийся сначала в «Северном Вестнике», издан теперь отдельною книгою (СП б. 1897).

Ю. Веселовский.

Плутократия

Плутократия (от ploutoV — богатство и crtia — власть;, иначе аргюрокраия, от arguroV — серебро) — форма государственного управления, при которой власть принадлежит богатому классу, термин этот, употребительный в древности, в настоящее время употребляется редко, исключительно в смысле осуждения. Всего правильнее можно было бы применить его к государствам; в которых господствует высокий имущественный ценз (Италия, Бельгия до 1893 г., отчасти Англия после 1832 г. до двух последних парламентских реформ), но чаще он употребляется по отношению к государствам, где богатые классы, не имея формальных преимуществ, гарантированных законом, фактически пользуются преобладающим влиянием на выборы и вообще на ход государственной жизни (Соед. Штаты). Понятие, родственное П. — денежная олигархия.

В. В — в,

Плутон

Плутон (Ploutwn, лат. Pluto == богатый) — бог подземного царства и смерти, носивший у греков также имя Аида (AidhV, 'AidwneuV == невидимый или делающий невидимыми, т. е. уничтожающий людей). По обычному греческому сказанию, П. — брат Зевса и Посейдона. При дележе вселенной между братьями, после сообща всеми богами одержанной победы над титанами и гигантами, Плутону досталось в удел подземное царство и власть над тенями умерших. Супругою П. является Персефона, вместе с ним почитаемая и призываемая. Как бог смерти, Аид был страшным богом, самое имя которого боялись произносить, заменяя его различными эвфемистическими эпитетами — между прочим и названием П., вошедшим в употребление начиная с V в. и окончательно вытеснившим первоначальное имя, еще исключительно употреблявшееся Гомером. Вместе с переменою имени произошла и перемена самого представления о П., значительно смягчившая его безотрадное и неумолимое существо. Вероятно под влиянием елевзинских мистерий, ему стали приписываться качества бога плодородия, в связи с мистико-аллегорическим сравнением судьбы хлебного зерна (как бы погребаемого в момент посева, чтобы воскреснуть для новой жизни в колосе) с загробною судьбою человека. Миф П., как бога нежеланного, страшного, не богат подробностями. Гомер, называющий его также Зевсом Подземным, знает П. исключительно в качестве бога смерти и представляет его лично стерегущим врата своего царства. (pularthV). Здесь сразился с ним Геракл, когда ходил добывать для Еврисфея адского пса Цербера; Геракл ранил П. в плечо, бог должен был покинуть свое царство и отправиться для врачевания раны на Олимп к врачу богов Пэону (Ил. V, 395 сл.). В другой раз покинул П. преисподнюю для похищения Персефоны. Миф этот — уже после гомеровского происхождения и локализировался в различных местах древнего мира, особенно в Елевзине и Сицилии. Наконец, П. упоминается еще в сказаниях об Орфее, сходившем в ад за своею женою Эвредикой и тронувшем своими песнями жестокие сердца П. и Персефоны. В различных сказаниях упоминается еще волшебная шапка П. (kuneh — собств. род башлыка из шкуры животного), имевшая свойство делать надевавшего ее невидимым (ср. «Шапку невидимку» наших и немецких сказок). Ее надевает Персей, убивая Медузу, Афина, помогая Диомеду против Арея, чтобы не быть узнанною последним (Ил. V, 844 сл.); в гигантомахии она покрывает голову Гермеса. Культ П. встречался в Греции не часто. Собственно ему посвященный храм известен лишь один, в Элиде. Во всех других случаях культ П. соединен с культом других хтонических божеств, при чем П. является более в качестве подателя благ земных, чем в смысле страшного бога смерти. Места почитания П. локализировались обыкновенно близ глубоких пещер, расселин в земле и т. п., в которых суеверие видело «входы в подземное царство». В жертву П. приносился обыкновенно черный скот. Национальный римский бог смерти и подземного царства был Орк, в общем подобный Плутону. Греческое название Pluto распространилось у римлян сравнительно поздно; по крайней мере Деций Мус, обрекая себя в жертву подземным богам, не произносит, у Ливия, имени П. Изображения П. сравнительно редки; большая их часть относится к позднейшему времени. Он изображается в типе весьма близком к Зевсу, с двузубцем или жезлом в руке, иногда с рогом изобилия. У ног П. на одной статуе сидит Цербер.

А. Щ.

Плутонисты

Плутонисты — последователи геологической гипотезы, противоположной нептунизму; выдвигавшие на первый план вулканизм, как главнейший фактор в истории образования земной коры. Главой П. считается англичанин Гуттон , стремившийся выяснить важное для геологии значение вулканизма, в противовес одностороннему взгляду основателя нептунической гипотезы Вернера, не придававшему этому фактору никакой важности. П. Последователи Гуттона вдались; однако, в другую крайность и, пренебрегая фактическими наблюдениями; тратили время в бесплодных теоретических спорах с нептунистами, тормозивших в конце XVIII и начале ХIХ столетия прогресс геологических знаний.

Б.П.

Плющ

Плющ (Hedera L.) — родовое название растений из сем. Araliaceae. Это — ползучие кустарники, цепляющиеся своими придаточными корнями за стены, стволы деревьев и пр. Стебли несут плотно кожистые листья двух родов: на нецветущих ветвях — темно-зеленые, угловато-лопастные и на цветущих ветвях — светло-зеленые, цельные, ланцетовидные, продолговатые или яйцевидные. Прилистников нет. Сравнительно небольшие цветки собраны на верхушке ветвей в щитки, головки или кисти. Цветок или вовсе не имеет прицветника или с очень маленьким прицветником. Чашечка едва развитая, цельно крайняя или пятизубчатая; венчик пятилепестной, в почкосложении створчатый; тычинок пять; пестик с нижнею, полунижнею или с верхнею пятигнездою завязью, с коротким столбиком, окруженным у основания мясистым диском. Плод — черная или желтоватая ягода о 3, 4, 5 семенах; семя с удлиненным зародышем в морщинисто складчатом белке. Всех видов рода немного, 2 — 3; дико встречаются они в более теплых странах северного полушария и в Австралии. В Зап. Европе и у нас в западной России, в Крыму, на Кавказе дико растет Н. Helix L., кустарник, цепляющийся своими придаточными корнями за деревья и стены; стебли его достигают до 15м. высоты; листья вечнозеленые. Цветки зеленовато желтые, собранные в щитки. Плод — черная, шарообразная ягода, вызревающая только на второй год (ядовита). Seemann различает еще два вида П. : 1) африканский П., Н. Canariensis Willd., растущий в сев. Африке, на Канарских о-вах, в Португалии, Ирландии, и 2) азиатский или кавказский П., Н. Colchica К. Косh., растущий на Кавказе, в Гималайских горах, в Японии. В культуре известно множество разновидностей первого вида и несколько разновидностей второго и третьего вида. П. любит тенистые места и невысокую температуру. Он был известен в глубокой древности; у греков он служил эмблемою веселья и любви и был посвящен Вакху; при торжествах и на пирах поэты украшали свои головы плющевым венком. Раньше плющ считался лекарственным растением.

С. Р.

Побег

Побег (бот.) — стебель вместе с сидящими на нем листьями; встречается у высших растений. Неразвившийся П. есть почка. П. бывает листоносным, если он не заканчивается цветами, в противном случае получается цветочный П. От распределения П. зависит общий вид растения. Цветок или является верхушкой П. или сам представляет из себя П., ограниченный в росте и служащий для воспроизведения плода.

Победоносцев Константин Петрович

Победоносцев (Константин Петрович) — известный юрист и государственный деятель, ДТС, статс-секретарь, род. в Москве в 1827 г. По окончании курса в училище правоведения поступил на службу в московские департаменты сената; в 1860 — 65 гг. занимал кафедру гражданского права в московском университете; в то же время состоял преподавателем законоведения вел. кн. Николаю Александровичу, Александру Александровичу, Владимиру Александровичу, а позднее — и ныне царствующему Государю Императору. В 1863 г. сопровождал покойного наследника цесаревича Николая Александровича в его путешествии по России, которое описал в книге: «Письма о путешествии наследника цесаревича по России от Петербурга до Крыма» (СП б., 1864). В 1865 г. П. назначен членом консультации министерства юстиции, в 1868 г. сенатором, в 1872 г. членом государственного совета; в 1880 г. оберпрокурором святейшего синода; эту должность он занимает и до сих пор. Состоит почетным членом университетов московского, петербургского, св. Владимира, Казанского и Юрьевского, а также членом франц. акд. Разносторонняя и не прекращающаяся до последнего времени учено-литературная и публицистическая деятедьность П. дает возможность выяснить во всех деталях мировоззрение этого государственного человека, принимавшего за последние 20 лет выдающееся участие в высшем государственном управлении. Особенно характерным в этом отношении является издание П., появившееся в 1896 г. под заглавием: «Московский Сборник». Здесь подвергаются критике основные устои современной западноевропейской культуры и государственного строя, сравнительно с главными чертами национальнорусских идеалов. Главными пороками западноевропейской культуры, по воззрению П., согласному в этом с Ле-Плэ , являются рационализм и вера в добрую природу человека. Первый отдает человека в полную власть логического вывода и обобщений, имеющих значение и силу в действительности лишь постольку, поскольку верны жизненные факты, лежащие в основании посылок; вторая приводит к идее народовластия и парламентаризма — «великой лжи нашего времени». Взятые вместе, оба фактора производят крайнюю смуту во всем строе европейского общества, поражая и «русские безумные головы». Призванная к обсуждению выработанных логическим путем широких теоретических программ, на которых основывается все государственное управление, масса населения, неспособная к поверке широких обобщений путем внимательного изучения фактов, отдается в жертву людям, умеющим воздействовать на нее своим красноречием, способностью ловко и лукаво делать обобщения и другими, еще более низкими приемами борьбы (подбор партий, подкуп и т. д.). Парламентские деятели принадлежат, большею частью, к самым безнравственным представителям общества; «при крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главою кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами». Людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистические натуры, желающие достигнуть личных целей. Люди чести и долга обыкновенно не красноречивы, неспособны «нанизывать громкие и пошлые фразы»; они «раскрывают себя и силы свои в рабочем углу своем или в тесном кругу единомышленных людей». Согласно с таким взглядом, все, что основано на господстве рационализма и идей народного представительства, находит в П. строгого судью. Суд, основанный на этих началах, родит «толпу адвокатов, которым интерес самолюбия и корысти помогает достигать вскоре значительного развития в искусстве софистики и логомахии, чтобы действовать на массу»; в лице присяжных в нем действует «пестрое смешанное стадо, собираемое или случайно, или искусственным подбором из массы, коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки». Еще более вредна периодическая печать, так наз. выразительница обществ. мнения. Это сила развращающая и пагубная, ибо она, будучи безответственной за свои мнения и приговоры, вторгается с ними всюду, во все уголки честной и семейной жизни, навязывает читателю свои идеи и механически воздействует на поступки массы самым вредным образом; «любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, созвать толпу писак» и т. д. Безусловно вредно и распространение народного образования, ибо оно не воспитывает людей, не сообщает умения, а дает лишь знания и привычку логически мыслить; между тем «стоит только признать силлогизм высшим, безусловным мерилом истины — и жизнь действительная попадет в рабство к отвлеченной формуле логического мышления, ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости, владеющей орудием формулы, и искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед рассуждением первого попавшегося юноши, знакомого с азбукой формального рассуждения... Вера в безусловное нравственное действие умственного образования, опровергаемая фактами, есть не что иное, как предвзятое положение, натянутое до нелепости».

Положительные идеалы П. столь же определенны, как и его критика современного строя зап. европейской государственной и общественной жизни. «Есть в человечестве — говорит он, — натуральная сила инерции, имеющая великое значение... Сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью — безусловно необходима для благосостояния общества. В пренебрежении или забвении этой силы — вот в чем главный порок новейшего прогресса». Простой человек знает значение этой силы и хорошо чувствует, что, поддавшись логике и рассуждениям, он должен будет изменить все свое мировоззрение; поэтому он твердо хранит ее, не сдаваясь на логические аргументы. Она покоится не на знании, а на основном мотиве человеческих действий — непосредственном ощущении, чувстве, опыте. «Один разве глупец может

иметь обо всем ясные мысли и представления. Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себе ум человеческий — находятся в самой глубине поля и полумраке; около этих-то смутных идей, которые мы не в силах привести в связь между собою, вращаются ясные мысли, расширяются, развиваются, возвышаются». В политическом отношении эта сила бессознательных ощущений родит уважение к старым учреждениям, которые «тем драгоценны, потому незаменимы, что не придуманы, а созданы жизнью, вышли из жизни прошедшей, из истории и освящены в народном мнении тем авторитетом, который дает история и одна только история». С вышеуказанной силой непосредственно связывается и главная опора общественной жизни впра, стоящая выше всяких теоретических формул и выводов разума. «Народ чует душой, что абсолютную истину нельзя уловить материально, выставить осязательно, определить числом и мерою, но что в нее можно и должно веровать, ибо абсолютная истина доступна только вере». Народ, благодаря своему бессознательному чувству к истине, не зная ученой прагматической истории и не нуждается в ней; так как создает свою историю — легенду, «в которой он чует глубокую истину, — абсолютную истину идеи и чувства, — истину, которой не может дать ему никакой — самый тонкий и художественный — критический анализ фактов». С господством веры связывается господство церкви и особенно церковного обряда, в котором народом непосредственно, тем же чутьем, а не рассуждением, воспринимается смысл церковного учения. Слагаясь исторически, в связи с народной жизнью, обряд составляет неотъемлемую часть этой жизни. Поэтому не может быть речи о соединении различных церквей в теоретическом основании соглашения относительно понимания догматов; церкви останутся различны, пока будет различен обряд, т. е. пока будут существовать нации. П. не допускает порицания членами одной церкви членов другой за веру(« каждый верует, как ему сроднее») — но вера в безусловную истину своей религии ведет к тому, что человек, убежденный в ней, «считает своим долгом не только исповедывать открыто свое учение, но, в случае нужды; и насильно навязывать его другим». Согласно с этим П. не допускает равноправности церквей в государстве, тем менее — отделения церкви от государства. Идеалом является для него положение церкви в России. «Религиозная жизнь такого народа как наш, оставленного самому себе, неученого» — для П. «таинство». "Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует; остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и церковью. В иных глухих местностях народ не понимает решительно ничего, ни в словах службы церковной, ни даже в Отче наш. И однако, во всех этих невоспитанных умах воздвигнуть, как это было в Афинах, неизвестно кем алтарь неведомому Богу. Что "народ наш невежда в своей вере, исполнен суеверий, страдает от дурных и порочных привычек, что наше духовенство грубо, невежественно, бездейственно> — все «это» явления несущественные (курс. в подлиннике). В своей государственной деятельности П. оставался всегда верен своим воззрениям. Они отражаются и на его юридических трактатах. Характерную особенность его «Курса гражданского права» составляет, как и в публицистическом трактате, пренебрежение к ученым теориям и принципиальным спорам. В нем совсем отсутствует так назыв. «общая часть», излагающая обшие понятия о праве, его отношении к другим областям знания, методах, основных институтах. Взгляды П. на право, на процессы его образования и особенно на факторы его прогресса отличаются, поэтому, неопределенностью. В «Московском Сборнике» П. старается доказать, что понятие закона неотделимо от понятия заповеди, нравственной правды закона, хранителем которой является власть, регулирующая его применение в конкретных случаях и не позволяющая гражданам запутаться в сетях массы частных постановлений права. Детальной выработке норм П. не придает, поэтому, значения. «Кроме закона, хотя и в связи с ним, существует разумная сила и разумная воля, которая действует властно при применении закона и которой все сознательно повинуются» (89). В «Курсе» П. утверждает, что правовые отношения "определяются самой жизнью и ее экономическими условиями; право (закон) стремится только сознать и обнять эти условия, обеспечить правилом свободное действие здравого экономического начала жизни, подобно тому как в сфере семейственных отношений правило стремится к обеспечению нравственных начал, следуя за ними и к ним применяясь (I, 1 — 2). В других местах П. настаивает на точном применении детальных норм закона, хотя бы и несправедливых: «там, где дело идет о применении силы данного известного закона к данному случаю, остается только определить истинный смысл данного закона, и соображения справедливости могут быть допускаемы только в пределах этого законного смысла» (II, 313). В «Судебном руководстве» он говорит, что закон — «только опора для исполнителей и требует от них известного знания и разумения, приобретаемого не из буквы закона, а из школы и из того, совместно и последовательно накопленного запаса сил и опытности, который собирается трудом поколений». Для своего «Курса» П. выбрал «сравнительную методу изложения: в начале каждой статьи указывается основная идея учреждения, потом оно объясняется, в отличительных его чертах, по римскому, франц. и германскому праву. Когда в уме читателя готов по возможности полный и закругленный образ учреждения, излагается оно по русскому закону, с предварительным очерком его происхождения и исторического развития на нашей почве. Таким образом, читателю возможно, в потребных случаях, судить, в чем русский закон учреждения соответствует или не соответствует общему его типу, как он выразился в истории, в экономии и в праве Западной Европы». В таком виде «Курс» П., явившись вместе с тем первой самостоятельной и детальной разработкой действующего русского права в его истории и в связи с практикой, получил в русской литературе большую научную и практическую цену и сделался противовесом германской романистической схоластике, отрешившейся от истории и современного права в его новейших, не схожих с римскими, образованиях. Прочного базиса для оценки реформ, необходимость которых вытекает и из изложения «Курса», автор, однако, не дает. Подчеркивая несоответствия русских норм «общей идее» того или иного «учреждения», П. всегда находит, что реформа их не назрела, что она зависит больше от нравов, чем от законодательства (опека), что вопрос не выяснен (родовые имущества), что на его решение влияют особенности отношений русской церкви и русского государства (семейное право) и т. д. Опасение ввести логическую мысль в построение институтов часто отражается и на ясности юридических определений. Кроме названных трудов, Победоносцеву принадлежат: одна из первых и серьезных научных монографий по истории крепостного права (в «историч. исследованиях и статьях», СП б., 1876), ряд юридических статей в «Архиве» Калачева, "Журн. Мин. Юст. ", «Юрид. Вестнике» и "Русск. Вестнике. (основные черты которых вошли, по большей части, в состав «Курса»), "историкоюридич. акты переходной эпохи XVII — XIII вв. " ("Чтения в Импер. Общ. Истории и Древн. при Московск. Унив. ", 1886); «Материалы для истории приказного судопроизводства в России» (там же, за 1890 г.), статья о ЛеПлэ («Русское Обозрение», 1889, № 9). Переводы: "Приключения чешского дворянина Вратислава в Константинополе. " (с чешск.); «О подражании Христу» (СП б., 1890), «Победа, победившая мир» (4 изд., М., 1895) и др. О «Моск. Сборник», см. «Вестн. Европы» 1896 г.,. №10 и «Историч. Вестник» (1896, № 9).

Поверхность

Поверхность (Surface, Oberflache). — Всякую непрерывную кривую линию можно представить, как след движущейся точки. Подобно этому и всякую П. можно образовать или описать движением в пространстве некоторой кривой линии неизменяемого или изменяемого вида и размеров и при том способ образования П. может быть разнообразен. Например, всякая П. вращения может быть получена вращением надлежащей плоской кривой вокруг оси, находящейся в одной с нею плоскости, и та же П. может быть описана окружностью круга, радиус которого изменяется по надлежащему закону, а плоскость которого движется поступательно вместе с центром, движущимся по оси вращения, перпендикулярной к плоскости круга. Из этого видно, что вид П. может быть еще более разнообразен, чем вид кривых. Наглядное представление о виде П. трудно достижимо помощью рисунков и чертежей, столь удобных для представления плоских кривых линий. Лучшим средством для наглядного представления П. служат модели, металлические, деревянные. гипсовые и др. Предмет учения о П. разного рода, теперь известных и изученных, очень обширен и в настоящей статье придется ограничиться указанием на некоторые виды П. более известные и чаще встречающиеся. Многие П. могут быть аналитически представлены уравнениями вида: f (x, y, z) = 0, выражающими зависимость между координатами точек, принадлежащих П. Иногда П. выражается двумя уравнениями, заключающими кроме координат еще четвертую переменную величину, имеющую значение параметра кривой линии. которая своим движением образует П.; в таком случае уравнение П. должно получиться, по исключении этого переменного параметра, из двух уравнений. Наконец, случается, что координаты точек П. выражены функциями двух переменных параметров, тогда уравнение П. должно быть результатом исключения этих параметров из трех уравнений. Если f(x, у, z) есть функция алгебраическая, то П. называется алгебраическою, а если в этой функции заключаются функции трансцендентные, то П. называется трансцендентною. Соответственно степени уравнения, алгебраические П. разделяются на порядки. П. первого порядка суть плоскости. П. второго порядка: эллипсоиды, шары, гиперболоиды об одной и двух полах, параболоиды эллиптические и гиперболические, цилиндрические и конические П. второго порядка рассматриваются в любом курсе аналитической геометрии в пространстве. П. третьего порядка рассматривались и исследовались с З0-х годов настоящего столетия многими авторами, таково например исследование проф. Клейна ("Mathem. Annal. ", т. Vl), в котором П. эти разделены на несколько классов, начиная с таких, на которых лежат 27 прямых линий. П. четвертого порядка также были предметом изучения некоторых математиков и построены модели многих П. третьего порядка и некоторых четвертого порядка. Наконец, встречаются исследования касательно П. высшего порядка, такова напр. алгебраическая П. девятого порядка, открытая Эннепером и принадлежащая к числу П. minima, т. е. таких, средняя кривизна которых равна нулю. Гиперболоиды об одной поле и параболоиды гиперболические принадлежат к классу линейчатых поверхностей, к которым принадлежат еще всевозможные П. цилиндрические, конические, линейчатые коноиды, линейчатые геликоиды. Гиперболоид об одной поле и параболоид гиперболический имеют по две системы прямолинейных производящих. Линейчатые П. могут быть разделены на два разряда: развертываемые на плоскость и косые. К первым принадлежат: все цилиндрические, все конические П. и геликоид, развертываемый на плоскость. К косым принадлежат вышесказанные гиперболоид и параболоид и обыкновенная винтовая П. производящие которой перпендикулярны к оси. Эта П. есть вместе с тем и коноид и одна из П. minima. П. minima названы так потому, что занимают собою наименьшую площадь при заданном контуре; в каждой точке такой П. сумма главных кривизн или средняя кривизна П. равна нулю. а поэтому они могут быть воспроизведены пластинчатою поверхностью мыльной воды по способу Плато. Существует весьма большая литература по вопросу о П. Minima. В книге Дарбу: «Lecons sur theorie generale des surfaces» (4 тт.) можно найти весьма полное изложение по теории П. Minima. В числе П. Minima есть катеноид, т. е. П., образуемая вращением цепной линии вокруг ее оси абсцисс. Этот катеноид может быть наложен без разрыва и складок на вышесказанную винтовую линейчатую П. таким образом, что, обратившаяся в прямую линию окружность шейки катеноида, ляжет вдоль оси винта, и все кривые меридиональных сечений катеноида обратятся в прямые, которые лягут по производящим. Катеноид есть единственная минимальная П. вращения. П. с постоянною среднею кривизною принадлежат к числу тех, которыми может быть ограничена П. жидкости, неподверженной действию внешних сил. К числу таких П., кроме катеноида, принадлежат две П. вращения: ундулоид и нодоид. Из числа П. с постоянною полной отрицательной кривизной мы укажем на одну П. вращения, меридиональное сечение которой есть трактриса или трактория; эта П. называется псевдосферой, потому что, подобно как на сфере, можно переносить фигуру, начерченную на ней, на другую часть П. с сохранением длин дуг, углов и величин площадей.

Д. Б.

Повесть

Повесть — род эпической поэзии, близкий к роману, но отличающийся от него некоторыми, не всегда уловимыми чертами. П. менее значительна и по размерам, и по содержанию, но нельзя утверждать, что П. всегда меньше романа: «Вешние воды» больше «Рудина», а между тем первое произведение сам автор с полным правом назвал П., второе — романом Существенно здесь различие предмета и, отчасти, манеры. Эпическая широта романа, законченная биография героя на социальноисторической основе, плавное, медленное развитие, осложненное значительным количеством действующих лиц, вообще говоря, чужды П. Можно принять сравнение немецкого критика (Готшаля), заметившего, что П. (собственно новелла) относится к роману, как стихотворный рассказ (роetische Erzahlung — идиллия, баллада) — к эпопее. Предмет П. — отдельный эпизод из личной жизни; ограничиваясь незначительным кругом участвующих лиц, она не дает картины целого общественнополитического или морального строя; она проще, цельнее, однороднее, развивается быстрее и энергичнее романа и, приближаясь по силе движения к драме; напоминает последнюю и по большему единству действия; иногда — и это характерно для структуры П. — в ней соблюдаются также единства времени и места. От близких к ней поэтических форм — западноевропейской новеллы и нашего рассказа — П. мало отличается по существу; можно сказать только, что она сложнее и больше рассказа. В истории литературы П. развивалась неразрывно с романом, предшествуя ему, подчас смешиваясь с ним и всегда питаясь теми же элементами (см. Роман). По форме, современная повесть ведет свое происхождение от столь популярных в средние века сборников фантастических, а иногда и бытовых рассказов, перешедших с Востока или созданных под его влиянием. Индийский сборник Бидпая (см. XXIl, 712), послуживший источником целого ряда странствующих европейских П., «Die sieben weisen Meister». «Gesta Romanorum» и другие сборники, вместе с французскими фаблио, повлияли на итальянскую новеллу, знаменитым образцом которой явился «Декамерон» Боккачио. В Англии аналогичные мотивы находят выражение в стихотворных «Кентерберийских разсказах» Чосера, во Франции — в «Cent nouvelles» (1450 — 1460) и в «Heptameron» Маргариты Наваррской, (1558). В XVII в., наряду с новеллой сатирической, скабрезной и реальной, является идеалистическая, сентиментальная новелла д'Юрфе, а затем Скюдери. Новелла часто является составной частью романа XVIII в. (у Лесажа, Прево, в «Jacques le fataliste» Дидро); отдельно пишут новеллы Флориан, Мармонтель, г-жа Жанлис, Вольтер. В XIX в., в связи с ускоренным темпом общественной и личной жизни, П. получает чрезвычайно широкое развитие; многие писатели стали известны благодаря П. (Брет-Гарт и Марк Твен в Америке, Мопассан во Франции, Ноль Гейзе в Германии). В новой русской литературе немного найдется выдающихся писателей, которые не писали бы П., дав в этом жанре не мало замечательных образцов, начиная с «П. Белкина» Пушкина. За последнюю четверть века эта форма пользовалась у молодых русских писателей (Альбова, Баранцевича, Гнедича, Ясинского, Осиповича) исключительной популярностью; известность наиболее значительных из них — Гаршина, Короленко, Чехова, — вся покоится на их повестях.