Эндимион. Восход Эндимиона

Симмонс Дэн

– Как ни странно, – сказал отец де Сойя еще метров через двести, – на эту мысль их навели не древнеримские катакомбы, окружающие нас со всех сторон, а так называемые парижские катакомбы… старые каменоломни, лабиринт туннелей глубоко под землей. Парижанам пришлось перезахоронить в них останки с переполненных кладбищ в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века. Они-то и открыли, что всего-навсего несколько километров коридора без труда способны вместить шесть миллионов покойников. Ага… пришли…

Слева от нас среди костей обнаружился еще более тесный

коридор, ведущий к новой стальной двери, на сей раз незапертой. Однако потребовались все наши совместные усилия, чтобы заставить ее открыться. И вновь священник возглавил спуск по очередной ржавой винтовой лестнице. По моим прикидкам, мы спустились уже метров на пятьдесят пять от уровня земли. Спичка погасла как раз в тот момент, когда мы вошли в новый туннель – куда более древний, стены и потолки здесь были сделаны из грубого камня. Во все стороны разбегались коридоры, в беспорядке заваленные костями, черепами и истлевшими лохмотьями.

– По словам отца Баджо, – прошептал священник, – здесь начинаются настоящие катакомбы. Христианские катакомбы первого века от Рождества Христова. – Вспыхнула новая спичка. Судя по звуку, в коробке их осталось совсем мало. – По-моему, сюда. – Отец де Сойя свернул направо.

– Мы под Ватиканом? – шепотом спросила Энея минуты через три. Я чувствовал ее нетерпение. Спичка замерцала и погасла.

– Скоро, скоро уже, – донесся из темноты голос де Сойи. Вспыхнула новая спичка. Похоже, что это – последняя.

А еще через полторы сотни метров коридор просто кончился. Не было ни костей, ни черепов, только грубые каменные стены и намек на кладку в конце туннеля. Спичка погасла. Энея взяла меня за руку.

– Очень жаль, – сказал священник, – но спичек больше нет.

Меня охватила паника. Я был уверен, что слышу какие-то звуки… крысиную возню, топот сапог.

– Возвращаемся? – спросил я, и мой шепот прозвучал ужасно громко в абсолютной тьме.

– Я точно помню, что говорил отец Баджо. На севере катакомбы соединяются с еще более древними, а те проходят под Ватиканом, – прошептал отец де Сойя. – Прямо под собором Святого Петра.

– Ну, вряд ли… – начал я и осекся. За несколько секунд до того, как погасла последняя спичка, я успел разглядеть, что кирпичная кладка, перегораживающая коридор, относительно свежая… ей всего несколько веков, а туннели вырублены не одно тысячелетие назад. Медленно, очень медленно я двинулся вперед, шаря в темноте вытянутыми руками, пока пальцы не наткнулись на камень, кирпичи и рыхлый раствор.

– Клали впопыхах, – уверенно заявил я, хотя весь мой опыт по этой части сводился к роли подсобного рабочего по благоустройству усадеб на Клюве много-много лет назад. – Раствор растрескался, некоторые кирпичи крошатся… – Я лихорадочно ковырял кладку голыми руками. – Дайте мне что-нибудь! Черт, и зачем я только выбросил нож!

Энея на ощупь протянула мне то ли палку, то ли заостренную щепку, и лишь через несколько минут до меня дошло, что это берцовая кость. Энея и отец де Сойя тоже принялись долбить раствор обломками костей, ковырять голыми руками,

ломая ногти и сбивая в кровь пальцы. Глаза так и не приспособились к темноте – ни единый луч света сюда не проникал.

– Месса закончится, – выдохнула Энея. Она говорила так, словно для нее это трагедия.

– Сегодня Страстной Четверг, – прошептал священник. – Месса длинная.

– Подождите! – громко сказал я, пальцами ощутив едва заметное движение кладки – не кирпича или двух, а всего массива. – Отойдите. Прижмитесь к стенам.

Я тоже попятился – но лишь для того, чтобы взять разгон, – приподнял левое плечо, пригнул голову и ринулся на стену, ожидая, что сейчас просто расшибу голову о камни и вырублюсь.

Крякнув, я врезался в стену, поднял столб пыли и обрушил груду каменной и цементной крошки. Кирпичи не падали. Но я почувствовал, что стена поддалась.

Энея и отец де Сойя присоединились ко мне, и через минуту мы выломали центральную секцию.

С той стороны просачивался тусклый свет, и мы с трудом разглядели груду обломков, вывалившуюся в еще более глубокий туннель. Мы проползли сквозь отверстие, выпрямились и двинулись по пропахшему сыростью коридору. Еще два поворота – и вот мы в катакомбах с такими же стенами грубой кладки, но зато освещенных узкой люм-лентой, закрепленной на правой стене. Пропетляв еще метров пятьдесят вдоль люм-ленты, мы вышли в более просторный коридор с современными люм-шарами, подвешенными через каждые пять метров. Шары не горели, но древняя люм-лента исправно продолжала озарять нам путь.

– Мы под собором Святого Петра, – прошептал отец де Сойя. – Этот район был заново открыт в 1939 году, когда в близлежащем гроте хоронили Папу Пия Одиннадцатого. Раскопки продолжались лет двадцать, а потом были заброшены. Больше катакомбы для археологов не открывали.

Очередной коридор оказался еще просторнее – впервые за время подземного путешествия мы смогли втроем пойти рядом. Здесь древние каменные стены местами были оштукатурены, а порой на них даже попадались мраморные вставки, украшенные фресками и древними христианскими мозаиками. Над гротами, где явственно виднелись скелеты, стояли разбитые статуи. Многие гроты были закрыты пластиком; некогда прозрачный, он пожелтел и помутнел от времени, но, если вглядеться, можно было различить в глубине темные провалы глазниц и белесые овалы тазовых костей.

На фресках была изображена христианская символика: голуби с оливковыми ветвями, женщины, несущие воду, вездесущие рыбы – однако рядом с самыми древними гротами, погребальными урнами и могилами встречались языческие образы: Изида и Аполлон; Вакх, приветствующий умершего громадными, полными через край кубками вина, танцующие сатиры (я тут же отметил сходство с Мартином Силеном и, обернувшись, встретил понимающий взгляд Энеи) и еще всякие другие, отец де Сойя сказал, что это пасторали, украшенные орнаментами из павлинов, распустивших хвост, и что павлины выложены из осколков ляпис-лазури и до сих пор переливаются при хорошем освещении всеми оттенками голубого.