Эндшпиль
Шрифт:
Нина была очень красива. Светлые волосы, коротко подстриженные и завитые по последней моде, а яркий маникюр, ухоженная кожа, роскошные шелковые платья, доставленные из Парижа по заказу.... Особенно помню зеленое, с глубоким декольте, – ткань плотно облегала ее маленькую грудь, подчеркивая изящность бледного румянца щек и странным образом оттеняя голубизну глаз.
Не помню, кто конкретно предложил сыграть в Игру в то первое лето, зато отчетливо помню наше возбуждение и азарт преследования. Мы по очереди стали использовать разных пешек – наших знакомых, друзей наших предполагаемых жертв – то была ошибка, которую мы никогда уже не повторяли. На следующее лето мы играли уже
Помню лето, проведенное нами в Бад Ишле. Помню Нинину шутку о станции, где мы пересаживались с венского поезда.., маленькая деревушка под названием Аттнанг-Пухайм. Когда это название повторялось с ускоряющимся ритмом, оно начинало напоминать стук колес поезда. Мы смеялись до изнеможения и, едва отдохнув, начинали смеяться снова. Помню презрительные взгляды старой вдовы, сидевшей через проход от нас.
Именно в Бад Ишле однажды днем я оказалась одна в кафе “Зайнер”. С утра по обыкновению я пошла на урок по вокалу, но мой педагог заболел, и я вернулась в кафе, где меня обычно дожидались Вилли и Нина. Однако почему-то в тот раз моих друзей за столиком не оказалось.
Признаться, я была несколько удивлена и спрашивала себя: куда это вдруг могли отправиться мои друзья и почему они не подождали меня? Я вернулась в гостиницу на эспланаде, где мы жили с Ниной. Открыв дверь в номер, я уже почти дошла до гостиной, когда из спальни Нины услышала какие-то звуки. Сначала я подумала, что она плачет, и бросилась туда, дабы оказать помощь.
Разумеется, в спальне были Нина и Вилли. Господи, как же наивна я была! Помню белизну Нининых бедер и ритмично движущийся торс Вилли в тусклом свете, льющемся из-за задернутых бордовых штор. Я простояла целую минуту в дверях, глядя на них, потом повернулась и тихо вышла из спальни. В течение всей этой ужасно долгой минуты лицо Вилли оставалось скрытым от меня – оно было заслонено Нининым плечом и краем подушки, зато Нина обратила на меня свой чистый голубой взор почти сразу же, едва я показалась в дверях. Я убеждена в том, что она видела меня тогда. Однако это ее не остановило – она продолжала издавать страстные животные звуки, вырывавшиеся из ее полуоткрытых розовых губ идеальной формы...
К середине марта я решила, что пора покинуть и эту больницу, и проклятую Филадельфию и вернуться на свой благословенный юг, домой, в Чарлстон.
Я заставила Говарда Вардена заняться приготовлениями к переезду. Однако из всех своих скудных сбережений Говарду удалось наскрести всего две тысячи пятьсот долларов. Ему так и не удалось добиться в жизни чего-либо. Зато когда Нэнси закрыла текущий счет в банке, оставшийся ей после смерти матери, тот составил довольно приличную сумму в сорок восемь тысяч долларов. Вардены предполагали пустить эти деньги на оплату обучения детей в колледжах, но больше их это не должно было волновать.
Доктору Хартману я приказала посетить замок. Говард и Нэнси спокойно сидели по своим комнатам, пока доктор ходил со своими шприцами к девочкам. Затем доктор позаботился о последствиях. Хорошо помню прелестную прогалину в парке в миле от железнодорожного моста. На следующее утро Говард и Нэнси покормили пятилетнего Джастина и благодаря моей обработке не заметили ничего необычного, если не считать случайных
Но и эти вспышки прошли. Нэнси и Говард прекрасно свыклись с тем, что у них всего лишь один ребенок, и я была рада, что решила не использовать Говарда для столь необязательных действий. Проводить обработку всегда проще и результаты ее всегда более успешны, когда она не сопровождается травмами и последующим раскаянием.
Бракосочетание доктора Хартмана и старшей сестры Олдсмит прошло тихо и было зарегистрировано Филадельфийским гражданским судом в присутствии сестры Сьюэлл, Говарда, Нэнси и Джастина. По-моему, они хорошо смотрелись вместе, хотя некоторые и утверждали, что у сестры Олдсмит грубое и невыразительное лицо.
Когда это было осуществлено, доктор Хартман тоже внес свою лепту в общий фонд переезда. Ему потребовалось некоторое время на то, чтобы продать свои акции и ценные бумаги, а также избавиться от своего глупого нового “Порше”, которым он так гордился, но после уплаты в трастовые фонды, обеспечивавшие его двух предыдущих жен, он все же смог внести в наше предприятие сто восемьдесят пять тысяч долларов. Учитывая, что доктору Хартману предстояло уволиться, этого на ближайшее будущее должно было хватить.
Однако это не решало проблему ни с покупкой моего старого дома, ни с приобретением дома Ходжесов. Я более не собиралась позволять чужим людям жить рядом с собой. По своей глупости Вардены не додумались застраховать жизни своих детей. Говард получил десятитысячный полис за страховку собственной жизни, но эта сумма была смехотворна в свете цен на недвижимость в Чарлстоне.
В конечном итоге проблема разрешилась благодаря восьмидесятидвухлетней матери доктора Хартмана, которая все еще пребывала в добром здравии и проживала в Палм-Спрингс. Это случилось в первый день Великого поста, когда во время какой-то операции доктор узнал о внезапной эмболии, происшедшей у его матери. В тот же день он вылетел на Западное побережье. Похороны состоялись в субботу, 7 марта, но некоторые юридические загвоздки заставили Хартмана задержаться до 11 числа, и он вернулся домой только в среду. Общая сумма сбережений матери составила четыреста тысяч долларов. Мы переехали в Чарлстон неделей позже, в день Святого Патрика.
Перед тем как покинуть север, нужно было позаботиться о нескольких мелочах. Я чувствовала себя уютно в своей новой семье с Говардом, Нэнси и маленьким Джастином, а также со своими будущими соседями доктором Хартманом, сестрой Олдсмит и мисс Сьюэлл, однако ощущала недостаток определенных мер предосторожности. Доктор был низенький человек, не выше пяти футов пяти дюймов, к тому же худой, Говард же, хотя и производил мощное впечатление своим ростом, был чрезвычайно медлителен и тучен. Требовалось по меньшей мере еще двое-трое мужчин для того, чтобы я могла чувствовать себя защищенной.
Так появился Калли, которого привел Варден ко мне в больницу непосредственно перед нашим отъездом. Тот оказался настоящим гигантом – около семи футов ростом и весом фунтов 280 – с мощными буграми мышц. Калли не отличался умом, речь его была почти бессвязной, зато двигался он быстро и упруго, как огромный хищник. Говард объяснил, что Калли, до того как его посадили за убийство семь лет назад, работал помощником лесничего. Год назад он вышел из заключения и был взят на самую тяжелую и грязную работу – корчевал пни, сносил старые строения, расчищал снег, асфальтировал дороги. Калли не жаловался, и полицейский надзор за ним уже был снят.