Энджелл, Перл и Маленький Божок
Шрифт:
— Хорошо, — сказала она. — Но…
— Хорошая девочка. Хорошая маленькая Устричка. Годфри — человек слова. Вот увидишь.
Он наклонился к дверце с ее стороны и взялся за ручку, которую она не смогла отыскать. Открывая дверцу, он прижался щекой к ее щеке, а затем повернулся, чтобы самому вылезти из машины. Но прежде чем он успел открыть дверцу со своей стороны, она уже выскользнула из машины и помчалась по проселочной дороге. Он крикнул ей что-то вдогонку, она услышала его смех, а потом внезапно он включил мощные фары и осветил ее всю: ее летящая тень смешно подпрыгивала, словно пугало, укрепленное на проволоке. Никогда в жизни ей не приходилось бегать
В то время как она старалась освободиться от него, он оторвал ей от трусиков один чулок, и теперь чулок спустился вниз и она чуть не споткнулась. К тому же она поранила ногу о камень и налетела на корягу; только бы поскорее укрыться от света фар: вот-вот его тень накроет ее тень. Изгородь — каким-то образом она перебралась через нее, разорвав юбку, и очутилась в поле. Поле было пустое, ничем не засеянное, похоже, что вспаханное; бежать по нему было трудно; сейчас он настигнет ее, спасения нет. Слева росло несколько деревьев. Она бросилась в ту сторону, устремилась ко второй изгороди и перепрыгнула через нее в темноту кустарника; нет сил дышать, все внутри разрывается; канава; она упала в нее, не выбирая места; в канаве было сухо; кусты ежевики зашуршали под ней, а потом прикрыли сверху.
Он вдруг возник рядом, тяжело дыша. Он то ли смеялся, то ли ругался. Она не могла понять, что с ним происходит: казалось, они просто играют в прятки, если бы не ее уверенность в серьезности происходящего. Насилуя ее, он бы, вероятно, тоже смеялся. Он стоял теперь где-то совсем рядом и прислушивался. Она прикрыла рот рукой, стараясь дышать беззвучно.
— Устричка, — осторожно позвал он: голос его раздался так близко, что ее передернуло от страха — неужели он заметил? — Я знаю, ты здесь, довольно упрямиться, давай помиримся. Я до тебя пальцем не дотронусь, только скажи. Тут же отвезу тебя домой. Слово Годфри. Ну пошутили, и хватит, верно ведь? А теперь поехали.
В ответ — молчание.
— Пошутили, и хватит, понимаешь. Ну а если ты заставишь меня тут торчать, я могу рассердиться. Выходи сейчас же. Ты ничего не добьешься. Я тут хоть всю ночь простою.
Перл не была по-настоящему религиозной, но, когда попадаешь в безвыходное положение, слова молитвы приходят на ум сами собой.
— Боже милостивый… — Тут она остановилась, ей показалось, что Годфри словно похитил свое имя и она молится ему. — Господи, помоги мне. Иисус Христос, помоги мне. — Ибо если позднее она и сможет рассуждать разумнее, то в это мгновение внутреннее безошибочное чутье подсказывало ей, что если он ее поймает, то обязательно изнасилует. А если она окажет сопротивление, все равно ее придушит.
Он отошел чуть в сторону. У него, очевидно, не было с собой фонарика, иначе он бы ее тут же обнаружил. Но машина была не так уж далеко — свет фар почти достигал сюда. Фары, правда, не будут гореть вечно; если он вскоре не вернется к машине, то у него сядет аккумулятор.
Он споткнулся обо что-то и ругнулся и, должно быть, вспугнул какую-то птицу — поднялся птичий переполох.
— Устричка! — позвал он и стал возвращаться. — Я ведь знаю, ты где-то рядом. Я могу и подождать. Мне спешить некуда. Я еще до тебя доберусь.
Стоит глазам привыкнуть к темноте, и он ее увидит; пальто у нее темное, но лицо-то белое, и одна нога тоже белая, неприкрытая, и она не осмеливалась двинуть ею, поджать под себя.
Он снова стал удаляться. То есть шаги его стали удаляться, но ступал он по мягкой земле, и
— Это ты, Устричка? — спросил он: голос где-то поблизости.
Еще одна птичка вспорхнула и улетела. Он прошел совсем рядом.
— Ну, давай выходи, цыпленок, хватит, довольно. Мне надоело. Не выйдешь сию минуту, придется тебе пешком до дому шагать, а это пять миль, не меньше — я свертываю удочки, мне спать захотелось. К черту, неужели думаешь, ты мне сейчас нужна? Я об этом и думать позабыл, точно тебе говорю! Ты мне не нужна. Да лучше я пересплю с любой шлюхой.
Удаляясь в том направлении, откуда пришел, он все что-то говорил, пока голос его не замер вдали. Раздался шум мотора, а затем вроде прекратился. Но она не была точно уверена и еще долго, после того как машина уехала, пролежала на том же месте, лишь отодвинув плечо от царапавшего ее сука.
Перл начала считать. Как дойду до тысячи, так и встану. И пойду. Я буду в безопасности. Остановлю машину на шоссе, и… только вот досчитаю до тысячи. Но на это требовалось время, а она совсем закоченела. На 241 она сбилась и перескочила сразу на 750. Ей казалось, что она не в силах больше лежать в этой канаве ни одной минуты.
И вдруг совсем рядом раздался его голос:
— Ну хорошо, цыпленок, желаю тебе сгнить в твоей канаве и заработать воспаление легких. Но помни, мы еще встретимся. Не волнуйся, я твой адрес знаю. До встречи!
Раздался хруст кустарника, и она услышала, как он зашагал прочь. Она тут же выбралась из канавы на сухую землю и, поднимаясь с колен, прислушалась. И на этот раз она ясно различила звук включенного мотора и увидела огни фар, когда он дал задний ход, а затем развернул машину. Когда машина отъехала, она встала и проследила за тем, как огни прочертили проселочную дорогу, свернули на шоссе и, в последний раз вспыхнув, исчезли. Она побежала через поле в обратную сторону, отыскивая другую дорогу.
Глава 4
Никто из родных не заметил, как она вернулась домой. Очутившись на шоссе у перекрестка, Перл решилась поднять руку. Машина остановилась, сидевшая в ней пожилая пара сочувственно отнеслась к сочиненной ею истории и подвезла ее до самого дома.
Но на следующий день она совсем разболелась. Похоже на грипп: был самый разгар эпидемии и многие болели; а может, причиной ее недомогания явилось то, что она так долго пролежала в канаве. Она сказала Рэйчел, что у нее побаливает горло, но скрыла от нее ободранный локоть, синяки на руках, три царапины на ноге с внутренней стороны. Маленький Божок. От воспоминаний о нем ее тошнило, чуть ли не рвало. Все его вызывающее поведение казалось ей оскорбительным. Она презирала и себя за то, что поддалась на такую дешевую приманку — шикарная (одолженная или украденная) машина и все прочее — просто отвратительно, как она дошла до подобного положения. Дешевая девица какого-то боксера, наверное, вполне заслуживала такого обращения — словно кусок мяса, предназначенный для того, чтобы удовлетворить его аппетит. Она дрожала от омерзения, ежилась в постели и ненавидела его, да и себя заодно. Ну и наивная же она дурочка, что позволила завлечь себя в такую историю: худшего унижения не придумаешь.