Энджелл, Перл и Маленький Божок
Шрифт:
— Дело касается дочери леди В., леди Воспер. Она то приходит, то уходит, по нескольку раз на неделе, иногда наведывается и в Хендли-Меррик. Ее муж, правда, не часто является — я видел его всего несколько раз — леди Воспер не очень с ним ладит. А вот миссис Мак-Ноутон приходит частенько. И вещи пропадают…
— Как это — пропадают? Какие вещи?
— Вещи, которые в доме. Похоже, она их крадет. Когда она приезжает в Меррик-Хауз и раз в две недели на Уилтон-Кресчент, что-нибудь обязательно пропадает. Мелкие вещи, крупных не уносит. Меня зло
Энджелл постучал футляром от очков по столу. Расстегнул верхнюю пуговицу на брюках и начал легонько раскачиваться на своем вращающемся стуле. Под маской внешней почтительности этого молодого человека он угадывал большую самонадеянность. Но эта самонадеянность имела какую-то притягательную силу. Хотелось взглянуть на его сильное мускулистое тело, спрятанное под будничным синим костюмом. Боксер. Из тех, кто наносят друг другу грубые удары по глазам, по носу, по телу. Ради денег. Из спортивного азарта. Зарабатывают себе таким способом на жизнь. Люди с другой планеты. У Энджелла нашлось бы, наверное, больше общего с каким-нибудь китайцем.
— Ну, а леди Воспер? Вы говорите, она ничего не замечает?
— Леди Воспер, она больше занята собой. Она не из тех, кто дрожит за свое имущество. Но в первый раз я про это ей намекнул, знаете, словно невзначай, я сказал, послушайте, ваша дочь, ну и прочее. Она мне закрыла рот накрепко. Это запрещенная тема в наших разговорах, ее дочка, ну я и замолчал. Но пару дней спустя она мне говорит, что миссис Мак-Ноутон забрала серебро, чтобы его почистить. А после они его положат в банк. Оно, мол, слишком дорогое, чтобы держать в доме.
— Ну что ж, весьма резонно.
— А как с другими вещами? Всякие безделушки с камина, маленькие круглые картинки на стенах в черных рамках?
— Только мелкие вещи?
— Такие, что влезут в хозяйственную сумку.
Энджелл задумчиво глядел на молодого человека.
— А почему вы обратились с этим вопросом ко мне, мистер Браун?
— Ну, потому что тут что-то не то. Мне могут пришить дело. Уж я-то знаю, чем все может обернуться.
— Мне кажется, я должен уточнить сразу, явились ли вы ко мне за консультацией как клиент или просите у меня совета как у друга их семьи?
Годфри от дыма сощурил глаза, почти прикрыв их длинными ресницами.
— Видите ли, я думаю, что раз вы ее адвокат…
— Я не являюсь их семейным стряпчим. — Тут уж ему пришлось дать пояснение. — Я вел дела леди Воспер лишь от случая к случаю.
— Значит, правильно. Поэтому я и пришел спросить, что мне делать.
— Мне все-таки кажется, что вы просите у меня совета как у друга семьи. Во всяком случае, должен вам сказать: никто не может воспрепятствовать матери делать подарки своей дочери.
— Но мать о половине исчезнувших из дому вещей вовсе не знает. Это уж точно. Я сам слыхал, как она однажды спросила ту женщину, которая прислуживает ей в загородном доме, миссис Формс, куда девалась одна миниатюра,
— Почему на вас?
— Почему на меня? Да потому, что я поступил к ней без рекомендаций. Другие, они служат у нее по многу лет. И это как раз на руку Map… миссис Мак-Ноутон.
— Им известно, что вы обратились ко мне за советом?
— Кому?
— Другой прислуге.
— Не… нет. Они никогда и виду не покажут. Им-то что до этого.
Энджелл сделал в своем блокноте заметку: «Браун. Как бы раскусить этого типа? Старый трюк: обвинить кого-то другого в краже вещей, которые крадешь сам».
— И вы считаете, что приход ко мне спасет вас от обвинения в воровстве?
— Да. Именно так.
— Кто вам посоветовал ко мне обратиться?
— Ну, я подумал, мистер Энджелл адвокат, может, он с ней поговорит, скажет ей, что это несправедливо. Если она хочет дарить дочке вещи, пусть делает это в открытую, а не так, чтобы та тащила их под полой.
Энджелл обдумывал создавшееся положение и размышлял, нельзя ли использовать его в своих интересах. Он сделал еще одну запись в блокноте: «Возможно, говорит правду. Если принять во внимание все обстоятельства, вполне допустимо, что миссис Мак-Ноутон старается как-то застраховать себя… Однако по-прежнему остаются неясными мотивы его прихода ко мне».
— Как поживает леди Воспер?
— Да так себе. Я же вам сказал.
— Не ухудшилось ли ее состояние за последние месяцы? Ей не стало хуже?
— Что? А с тех пор, как она вышла из клиники, она так и не оправилась по-настоящему. Они там ей навредили, в этой клинике.
— А что с ней такое?
— Ну, знаете, головные боли. Ее тянет на рвоту, но она не может. Словно как тошнота на голодный желудок, так она говорит. И потом сил совсем нет — лежит на кушетке весь день, словно неживая.
— Вы за ней сами ухаживаете?
— Я-то? Даже больше, чем за машиной. Я у нее словно гор… словно сиделка.
— И такое состояние у нее всегда?
— Всегда? — Годфри потушил окурок, посмотрел на коробку с сигаретами, но преодолел искушение закурить еще одну. — Не всегда. Иногда она ничего. Я ведь сказал, что отвез ее играть в бридж.
— А доктор не говорит, что с ней такое?
— Мне он об этом не докладывает. Она мне только говорит, что у нее неладно с почками.
Они смотрели друг на друга сквозь дымовые сигналы, исходящие от окурка Годфри. Энджелл взял ручку, записал: «Если он говорит правду о дочери, тогда ясно, что у той нет сомнений о характере болезни матери… Но Браун…» Причина визита по-прежнему оставалась неясной. Здесь был какой-то скрытый мотив, но какой?