Энские истории
Шрифт:
– Милости просим! – кланялся Васильич.
Костыль в сопровождении свиты сел в машину и уехал. Васильич стер улыбку с лица и пошел мыть руки. Цель была достигнута: Костыль хотел обложить нас данью, но передумал – благодаря блестящему умению Васильича убеждать любого собеседника.
Первый крутой поворот в этой истории был пройден благополучно. Второй не заставил себя долго ждать.
Мы готовились к утреннему представлению: разминались, гримировались; кто-то раскатывал ковер на манеже, кто-то в амфитеатре выметал мусор из-под сидений.
Юра Козупеев лениво переругивался с Васильичем:
Словом, все шло своим чередом.
И вот представление началось. Первое отделение, по традиции, закрывал Васильич. Трюки у него, как я уже говорил, не отличались особой сложностью. Их может работать каждый – была бы аппаратура. Внимание публики умело отвлекала ассистентка: колыхала исполинским напудренным бюстом, кокетливо покручивала немаленькой кормой, протягивая "магу и чародею" то "волшебный платок", то "летающую трость", то – "загадочный ящик", из которого таинственным образом исчезали положенные внутрь предметы. Наконец "родственники" закончили номер и, сорвав жидкий аплодисмент, ушли за кулисы. Точнее, Васильич увел "племянницу", держа ее руку высоко над головой, а сам тут же вернулся и объявил антракт.
После антракта настала наша очередь. Мы исполнили обычную программу: не очень сложную – зато чисто и без ошибок. Нам хлопали больше, чем остальным. (Правда, Козупей уверяет, что ему каждый раз устраивают овацию – однако никто, кроме него самого, этого не слышит.)
Представление закончилось – и все пятьдесят человек, не пожалевшие двадцати рублей на билет, неспешно потянулись к выходу – из прохладного полумрака в раскаленную духоту июльского полдня.
Вся труппа – в полном составе – вышла на поклоны.
Потом, когда последние зрители покинули шапито, мы закрыли двери, выключили свет и разбрелись кто куда.
Я направился в свой фургончик. До вечернего представления оставалось еще много времени, и я хотел поспать часок-другой: так проще переносить жару и голод – ведь плотно поесть я смогу только вечером, после работы; с пустым желудком летается легче.
Я открыл дверцу с нарисованными на ней синей краской крылышками и застыл в изумлении: посреди комнаты на стуле восседал совершенно незнакомый человек и пристально смотрел на меня, слегка улыбаясь. Признаюсь, я опешил. Да и вид у незнакомца был, мягко говоря, обескураживающий: черный, безукоризненно сидящий смокинг, ослепительно белый пластрон, бабочка, в петлице – алая роза, а на мизинце – перстень с прозрачным голубоватым камнем. Наверное, это был бриллиант – я не разбираюсь в драгоценностях. Одним словом, незваный гость не выглядел жуликом или воришкой; напротив, было в его облике нечто значительное, нечто, внушавшее уважение и даже некую робость.
Увидев меня, он поспешно вскочил со стула и весело рассмеялся.
– Ах, здравствуйте, здравствуйте! – он завладел моей рукой и принялся энергично ее трясти. – Вы уж простите, ради Бога! – тут последовал новый взрыв смеха, – что я без приглашения!
– Вы кто? – настороженно спросил я. Тогда мне казалось, что это самый естественный
– К величайшему сожалению, никто не может меня вам представить, поэтому отрекомендуюсь сам, – он вытащил из нагрудного кармана (откуда-то из-под розы, и протянул вместе с оторвавшимся алым лепестком) визитку с золоченым обрезом. Я тупо уставился в массивные черные буквы, набранные кудрявой латиницей.
Фамилия не прояснила ровным счетом ничего – мало того, она показалась мне ничуть не менее диковинной, чем внешний облик ее обладателя.
Тогда я задал еще один вопрос – ненамного умнее предыдущего:
– Чего вы от меня хотите?
Незнакомец прекратил улыбаться и стал серьезен:
– Я хочу быть вашим импресарио. Хочу предложить вам хороший ангажемент.
Мне показалось, что я не расслышал его слов; вернее, расслышал их неправильно.
– Как вы сказали? Импресарио? Хороший ангажемент?
– Да, – твердо отвечал он. – Почему вас это удивляет?
– Ну, видите ли… – замялся я. – Не могу понять, чем я привлек ваше внимание. Таких ведь много… У нас не очень сложные трюки…
Незнакомец согласно закивал:
– И все же вы меня очень заинтересовали. Я был на утреннем представлении. Видел ваш номер. Вы – великий гимнаст, поверьте моему слову. У меня нюх на эти вещи. Тройное сальто вам вполне по силам.
Я с недоверием посмотрел на него и, пожав плечами, сказал:
– Ну, может быть… Года через два… Я, наверное, смогу…
Незнакомец снова засмеялся:
– Нет! Думаю, что раньше… Гораздо раньше! У меня есть некоторый опыт в подобных делах. Я – очень известный импресарио и антрепренер. Но, главным образом, я широко известен как режиссер… Режиссер-постановщик разнообразных массовых зрелищ! Вы же знаете, как важно в нашем деле продумать все действие заранее; самым тщательным образом спланировать представление и отрепетировать его до мелочей. Ошибок быть не должно, иначе провал неизбежен! Кстати, в скором времени я собираюсь поставить очередное увлекательное шоу и хочу, чтобы вы тоже в нем участвовали, – он выдержал значительную паузу. – Более того, хочу, чтобы вы исполнили в моем шоу главную роль. Согласны?
Я подумал, что он просто сумасшедший, и поэтому бросил довольно резко:
– Я ничего о вас раньше не слышал! Почему я должен принимать всерьез ваши слова?
Вместо ответа он улыбнулся – тонкие черные усики нервно вздрогнули – и достал из внутреннего кармана смокинга цветную фотокарточку. На фото он стоял рядом с невысоким атлетом в белой майке; синие крылышки, на манер ангельских, украшали широкие плечи гимнаста.
– Лето прошлого года, – бесстрастно прокомментировал незнакомец. – Лас-Вегас, казино "Тадж-Махал". А это – мой хороший приятель…
У меня перехватило дыхание.
– Майкл Йорк! – сдавленным голосом закончил я.
– Именно! – подтвердил незнакомец и зашелся счастливым смехом. – Ну что, согласны работать со мной? А в награду – синие крылышки на плечах. Наподобие ангельских? Смешно, правда?
Не знаю, кому как, но мне было совсем не смешно. Деньги, слава, почет, – все отошло на второй план. Главное – крылышки! Темно-синие крылышки, вытатуированные на плечах, как знак принадлежности к касте избранных. Избранных свыше, ибо во всем мире таких людей – единицы!